Стихи о переломе души

Итак, свершилось! Наконец-то вышла книга стихотворений поэта из Екатеринбурга Александра Дьячкова «Перелом души«, выпущенная издательством журнала «Урал». В нее вошли лучшие стихи Александра последних лет. Хотя это практически две книги, «Перелом души» целиком включает в себя книгу «Здравый смысл», подготовленную к печати еще в 2010 году, но не вышедшую тогда по финансовым причинам, поэму-коллаж «Прелесть» и стихи из раздела «Снег из фонаря», потянувшие бы, пожалуй, на отдельный сборник.

С Алесандром Дьчковым я познакомился 10 лет назад на абитуре Литинститута. Тогда Александр был практическим новатором, писал очень дерзкие стихи, наполненные рефлексией, но требующие при этом осмысления. Не удивительно, что они приглянулись Юрию Кузнецову — поэзия мысли его всегда привлекала, и на семинаре он сдержанно их похвалил.Со временем поэзия Александра Дьячкова эволюционировала в совершенно в непредсказуемую сторону. Поиск человека в себе и собственный экзестинциальный опыт заставили его взглянуть на мир с позиции верующего грешника. Написавший предисловие к книге Юрий Казарин, посчитал, что это стихи о человеческой боли. Но это не совсем так, автор в своих стихах написал гораздо определенней: «Человек — это боль, которая хочет быть лучше».

Конечно, многих пугает наличие в стихах Александра Дьячкова религиозных мотивов, но меня они наоборот радуют, кто еще сегодня пишет о трудностях христианского пути. Чего только стоит строчка: «Христианство мешает жить» и ее осмысление. Не очернять,и не обелять, а показывать жизнь такой, какова она есть — вот творческое кредо Александра Дьячкова.

20 декабря в 18:00 в редакции журнала «Урал» по адресу: ул. Малышева, 24 (4 этаж), состоится презентация книги Александра Дьячкова «Перелом души». Если вы живете в Екатеринбурге — приходите.

Те же, кто живут не в Екатеринбурге и не смогут прийти и услышать стихи Александра Дьячкова вживую, могут заказать его сборник по почте: бумажная версия будет стоить 200 рублей (сам сборник 100 рублей и пересылка из Екатеринбурга 100 рублей — да, почту тоже надо кормить). Заказавшим бумажный экземпляр автор обещает свой автограф. Кому нужно — пишите мне в личку. Тираж совсем небольшой — 372 экземпляра, всем не хватит. Те же, кто не готов платить за стихи, могут прочесть несколько стихотворений Александра в моем блоге:

БРАТУ
1.
С пачкой новых фломастеров я
забираю Илью из детсада,
и жлобы окружают меня,
я шепчу им: «Не надо, не надо…»

Плачу там и заплачу сейчас,
не фломастеров жалко, а детства…
Как же всё-таки мучило нас
параллельных вселенных соседство!

Мимо тётки идут, малыши
бьют в песочницах чем-то друг друга,
по сути, вокруг ни души,
и стучит в голове от испуга.

Но выходит Илья, он одет,
У меня не выходит улыбки:
Чем кормили тебя на обед?»
Бей их первым, не делай ошибки!

2.
Жили мы на восьмом этаже,
мне двенадцать, а брату четыре,
и лифты запустили уже,
но мы пёхом тащились к квартире.

И прощения нет подлецу,
что я так после школы резвился:
издевался и бил по лицу,
но от крови слегка протрезвился.

…Я покаялся в этом опять,
причастился, но противоречу:
я хочу за ту кровь отвечать,
я хочу за ту кровь отвечать,
я хочу за ту кровь отвечать…
И отвечу.

ШРАМ
М.К.

В консерваторскую общагу
через окно
я часто лазил пить бодягу,
а не вино.

Но как-то в смежную палату
она вошла,
и целый год по циферблату
любовь была.

Шутя, с житейского откоса
парила вниз…
Потом погасла папироса.
Киндер-сюрприз.

И только шрамик от внематоч.
под животом
с ней разговаривает на ночь
заросшим ртом.

***
Наш вагон зацепил человека.
По частям человека внесли.
Если выживет — будет калека.
Отмахнули флажком. Повезли.
Но пока он в вагоне хранился,
проводница пила корвалол,
я за чаем пойти постыдился,
а какой-то дедуля пошёл —
отлетала душа, отлетала,
на мытарства спешила она…
На стоянке врачиха сказала:
«Чё везли-то? Он мёртвый. Хана».
И уже мертвеца — человеки
на носилках поставили в снег.
«Газвода, пирожки, чебуреки…
Не хотите один чебурек?»
И кричу я закутанной тётке:
«Ты мне водки скорей принеси.
Выпью всю, хоть и нет столько водки
на Руси…»

Что-то стало со мною такое,
что-то звякнуло, дзинькнуло вдруг.
Это надобно сердце какое,
да и даже не сердце, мой друг,
освятить эти речи, и лица,
и сугробы, и холод, и кровь,
лень мента, суету проводницы,
а потом переделать в Любовь!

***
Я думал, Церковь — это идеал,
а Церкви далеко до идеала,
но только там я истину узнал,
которая не разочаровала:

начни с себя, и все вокруг начнут
по Образу меняться и Подобью…
Подумать только: заурядный блуд
я называл таинственной любовью!

***
Бросить тоску. Не гулять по парку.
Стихи не писать назло.
Уехать в деревню. Открыть столярку.
Изучить ремесло.

Делать двери, шкафы, ниши,
табуретки, столы.
Рубить срубы. Сводить крыши.
Настилать полы.

Выдохнул стихотворение, кроме
тебя самого куда?
А дверь висит на соседнем доме
и будет висеть года.

***
Вместо иконостаса —
Владимир Семёныч Высоцкий…
С балкона — видна трасса.
Из окон высотки — высотки.

Папа — в горячем цехе.
Мама — в садике, в яслях.
Сын — уже в политехе.
Дочка — пока не ясно.

Папа — костры, гитары,
бардовские фестивали.
Мама, чтобы водяры
доверху наливали.

Сын ненавидит прямо
любую музыку тупо.
А дочка — играет гаммы,
и у неё группа.

В группе жених на басе,
подруга на саксофоне…
На иконостасе
место иконе.

***
Памяти В. Неустроева

А может, ничего
и не было того,
над чем я столько думал,
о чём я столько плакал?

А был один денёк,
всего один денёк,
прогулянный урок
и от машин газок.

Гитара за спиной,
назавтра выходной,
и мы в одной рок-группе
играем хрень с тобой.

Растаял снег, и грязь
потоками лилась,
и ты стоял, Владимир,
как древний русский князь.

Ещё ты без креста,
и жизнь твоя проста,
и наша Русь Святая
языческая, та.

Не знает ни добра,
ни что такое зло.
У тополя кора.
У тополя дупло.

ТРЕТЬЯ МИРОВАЯ
Мы на фронте с тобой не бывали,
мы с тобой не сидели в плену,
только нас назовёте едва ли
не прошедшими через войну.

Не давали нам высшую меру,
не гноили в родных лагерях.
Мы прошли через ложную веру
и разочаровались в богах.

Ты меня на допросе не выдал,
я в застенках тебя не пытал,
но у нас обозначился идол,
потому что разбит идеал.

Нашим идолом стали карьера,
деньги, вещи, т.д. и т.п.
Помоги, православная вера,
поколению, мне и тебе.

Мы с тобой не ходили в атаки,
не теряли в окопах друзей,
но прошли сквозь гражданские браки,
есть аборты, но нету детей.

Порнографией, блудом, жаргоном
выжигали сердца нам легко,
постоянно бывая влюблённым,
я любить не могу никого.

Мы кимвалами стали и медью,
процитировать Павла дерзну.
Брат мой, брат, мы идём через Третью
мировую войну — не войну.

Мы с тобой понимали искусство
как пустышку, иллюзию, бред,
загляни в наши тексты — там пусто,
потому и читателя нет.

Убивали Беслан и Цхинвали,
предавали «Норд-Ост» или «Курск»,
мы расчётливо в тексты вставляли
симулякры, центоны, дискурс.

…Я родился в глухом Казахстане,
я учиться уехал в Москву,
где я только, блин, не был по пьяни,
а теперь на Урале живу.

Ощущения Родины нету,
сколько раз ни тверди слово «Русь»,
вряд ли русским ты станешь при этом,
так куда я, куда я вернусь?

…Водкой мерится русская удаль,
наш народ пьёт уже целый век,
вот и вышло: не выпьешь покуда,
ты практически не человек.

Посмотри, как деревню сбухали,
как скурили, сторчали страну…
Все поэты боятся морали,
но закончить моралью рискну:

если мы в двадцать первом столетье,
наконец, не увидим вину,
брат мой, мы не пройдём через Третью
мировую войну — не войну.

ЗМЕЯ
У каждой женщины должна быть змея…
Б. Гребенщиков

Влюблённый — слеп.
Он и не знает, что происходит.
Знаю я:
к нему под сердце заползает —
змея.

И по своей змеиной воле
она то жалит, то щадит…
Бедняга, мучаясь от боли,
то ковыляет, то парит.

…Разлука.
Радоваться надо
счастливейшему из существ,
но он привык
и просит яду,
ведь яд вошёл в обмен веществ.

И странной пустотою жжёт
проделанный под сердце ход…

Влюблённый — глуп,
он и не знает, что происходит.
Знаю я:
он ход под сердце заполняет…
И это новая змея!

БАЧКИ
Сегодня вынести бачки
мне вдруг позволил доктор мой,
а на дворе весна почти
и пахнет здорово весной.

Синичка — тинь! — и на скамью.
Ботинком хрупаю ледок.
Когда же я создам свою
семью и тихий уголок?

…В три четверти зелёный цвет
собой залил палаты бак.
И мне не вынырнуть никак
туда, где белизна и свет.

***
Христианство мешает жить.
даёт до конца забыться,
обстоятельно согрешить.
Ни разгневаться, ни напиться,
ни похвастаться, ни полениться…
Христианство мешает жить.

Христианство не удалить,
значит, с помощью компромисса
приспособить его, приземлить…
Так посредственная актриса
удивительный монолог
удивительного Шекспира
подминает под свой мирок
с чётким привкусом телемыла.

Лучше был бы я протестант,
атеист, коммунист, сектант,
йог, служитель богини Кали
или свёл бы Христа, как Кант,
к примитивной, пустой морали.
Лучше был бы я реалист,
знал бы «сколько-чего-где» стоит,
обаятельный пессимист,
упоительный русский стоик.

Очень сладко стоять в пальто,
под дождём прикурив сигарету,
размышляя, что ты — никто,
а в религии всё не то,
и Его просто-напросто нету.

Трусы верят, но ты не трус,
не ханжа, не мудак, не сволочь,
а герой и любимец муз…
А теперь оцени на вкус
христианство — сплошная горечь.

Горько бросить свои стихи
и с вниманием помолиться,
горько видеть свои грехи,
класть поклоны, читать, поститься.

Горько верить, когда уже
ты не можешь, не веришь больше,
горько ждать благодати в душе,
но, дождавшись, терять ещё горше.

Христианство — оно горько,
пусть не врут православные барды.
Раньше было смертельно легко,
а теперь тяжело, но от правды.

Я мечтал бы о том, чтоб, друг,
христианство исчезло вдруг,
а загробная жизнь осталась,
чтобы я предавался и т а м
беззаветно моим страстям…
Христианство мешает малость.

Христианство мешает жить.

***
Мне девочка в любви призналась,
ощутил над нею власть.
Мешались в сердце власть и жалость,
отцовская любовь и страсть.

Чтоб с ней не согрешить невольно,
боясь коварного блуда,
той девочке я сделал больно:
с ней расстался навсегда.

Но вновь она пошла в атаку,
Я пожалел… поговорил…
Хозяин так любил собаку,
что по кусочкам хвост рубил.

***
Малыш суетится у пня,
а я взгромоздился на горку.
А вдруг он запомнит меня,
запишет себе на подкорку?

И будет потом через годы,
дрожа, вспоминать этот день:
обрывки, куски и разводы,
и дядю на горке, и пень.

Мои великанские ноги,
бутылку, шальные зрачки,
и в них выраженье тревоги,
и в них выраженье тоски.

И я исправляю ошибку,
смеюсь и махаю рукой,
пускай он запомнит улыбку,
забудет тревогу с тоской.

ОДА
Спасибо, Господи, за то, что я живу,
спасибо, Господи, за то, что так бывает,
и помню я, как в детстве в синеву
мой красный шар стремится, улетает,

как во дворах трепещется бельё,
как дерево шумит в июньский вечер,
как на вокзале детства моего
прибывший поезд объявлял диспетчер.

Спасибо, Господи, за то, что я любил
по-детски безответно и наивно,
и Высшая Любовь — ты мне открыл —
как правило, бывает не взаимна.

Спасибо, Господи, что попустил упасть,
и я упал, и поднимался долго,
зато теперь я не считаю страсть —
любовью и любовью — чувство долга.

Спасибо, Господи, за то, что я грешил,
был дудкой дьявола и человека сузил…
Но бросил богохульствовать, решил
забыть о скверной, развращённой музе

и в поисках Любви и Красоты —
писать иначе, вместо чувства — мысли…
Я в ад сошёл бы, если бы не Ты,
причём в прямом, не переносном смысле.

Спасибо, Господи, что страшных Таин Твоих
Я с замираньем сердца причащался.
И не губами-лбом к мощам святых —
устами и челом я прикасался.

Спасибо за Пасхальный крестный ход,
я, помнится, пришёл в ужасном стрессе
и ощутил впервые мой народ,
и с ним кричал: «Воистину воскресе!»

Спасибо, Господи, за то, что я уйду
не в мир идей, не в подлую нирвану,
не распадусь, в цветок не перейду,
но весь умру и целиком восстану.

Спасибо, Господи, за то, что смерти нет,
не может быть и не было в помине.
За тихий-тихий невечерний свет
Твоей Святыни.