Роман маркевича перелом

Ïåðåëîìú. Ïðàâäèâàÿ èñòîð³ÿ. Á. Ì. Ìàðêåâè÷à. Âú äâóõú êíèãàõú, ÷åòûðåõú ÷àñòÿõú. Ñïá. Èçäàí³å êíèæíàãî ìàãàçèíà Íîâàãî Âðåìåíè.

   Ñóùåñòâóþòú ïèñàòåëè, êîòîðûå ñ÷èòàþòú âîçìîæíûìú èçîáðàæàòü æèçíü, çàðàíѣå îïðåäѣëÿÿ ñåáѣ òîòú óãîëú çðѣí³ÿ, ïîäú êîòîðûìú äîëæíà ïðåäñòàâèòüñÿ ýòà âûìûøëåííàÿ æèçíü ÷èòàòåëþ. Îáû÷íî çà ýòèìú óãëîìú ñêðûâàåòñÿ òàéíîå æåëàí³å àâòîðà — ïîó÷èòü, íàñòàâèòü… Íî ìîæåòú ëè ïîó÷àòü ÷åìó-íèáóäü èñêàæåí³å, êàððèêàòóðà? Íѣêîòîðûå ïèñàòåëè äóìàþòú, ÷òî ìîæåòú.
   Âú òàêèìú ïðèíàäëåæèòú è ã. Ìàðêåâè÷ú. Îíú èñêàæàåòú æèçíü, ñîáûò³ÿ, ëèöà, è âñå ñú áëàãîíàìѣðåííîþ öѣëüþ — ïîó÷èòü, èñïðàâèòü.
   Âñÿ ýòà äâóõòîìíàÿ ïàðîä³ÿ îçàãëàâëåíà — «Ïåðåëîìú». Ïðàâäèâàÿ èñòîð10;ÿ ñîçäàíà âú íàçèäàí³å äëÿ ñîâðåìåííûõú ãîðÿ÷èõú óìîâú è ãîëîâú. Âçÿòî âðåìÿ äî îñâîáîæäåí³ÿ êðåñòüÿíú è òîò÷àñú ïîñëѣ îñâîáîæäåí³ÿ. Ðàçóìѣåòñÿ, âñåíåïðåìѣííî óïîìèíàåòñÿ î Ãåðöåíѣ, îáú åãî Êîëîêîëѣ. Òîëüêî êàêú óïîìèíàåòñÿ?… Êàêîþ ãðÿçüþ çàáðàñûâàåòñÿ ïîêîéíèêú, áåçñèëüíûé òåïåðü, ÷òîáú îòâѣòèòü íà âçâîäèìûÿ íà íåãî êëåâåòû!… Ã. Ìàðêåâè÷ú äàåòú âú ñîòðóäíèêè Ãåðöåíó, êàêú ðåäàêòîðó Êîëîêîëà, êàêèõú-òî ïðîéäîõú, æóëèêîâú, «õîäàòàåâú ïî äѣëàìú». Îäèíú èçú òàêèõú «õîäàòàåâú» æèëú íà Äðà÷åâêѣ è âú åãî êîìíàòѣ ìîæíî áûëî âèäѣòü íóìåðà Ñîâðåìåííèêà è Êîëîêîëà, ãîâîðèòú àâòîðú. Îíú æå, ýòîòú õîäàòàé, îáèðàåòú ñâîþ ëþáîâíèöó èçú ïðîñòûõú, îáìàíîìú âûòÿãèâàåòú ó íåÿ äåíüãè, êîòîðûÿ ïîòîìú îòêàçûâàåòñÿ îòäàòü, è îíú æå, ýòîòú õîäàòàé, ñîñòîèòú êîððåñïîíäåíòîìú Êîëîêîëà!… Ìîæíî ëè ïðåäñòàâèòü ñåáѣ åùå áîëѣå áåçöåðåìîííîå îòíîøåí³å êú ïóáëèêѣ?!
   È ÷åãî çäѣñü íå ïðèïèñûâàåòú ã. Ìàðêåâè÷ú Ãåðöåíó, ñîâåðøåííî, ïîâèäèìîìó, çàáûâàÿ, ÷òî èñêàæåí³å èñòèíû ìåíüøå âñåãî ïðîùàåòñÿ áåëëåòðèñòó, è ïðèòîìú åùå èñêàæåí³å ñú ïðåäâçÿòîþ öѣëüþ… Îíú çàáûâàåòú, ÷òî ýòî ìîæåòú çàñòàâèòü ÷èòàòåëÿ îòøâûðíóòü åãî ðîìàíú, ïðåæäå ÷ѣìú îíú áóäåòú äî÷òåíú äî êîíöà, åñëèáû äàæå îíú è îòëè÷àëñÿ âñѣìè ïðî÷èìè äîñòîèíñòâàìè, êîòîðûõú âú äàííîìú ñëó÷àѣ âú íåìú íѣòú… Íî îáûêíîâåííî òàê³å ïèñàòåëè, êàêú ã. Ìàðêåâè÷ú, ìîãóòú ñîçíàâàòü òîëüêî îäíî: «íàäî ïåðåòü», íåñìîòðÿ íà òî, ÷òî «ïåðåòü» ïðèäåòñÿ êàêú ðàçú ëáîìú âú ñòѣíó. Íó, è ðàçóìѣåòñÿ, âú ðåçóëüòàòѣ îñòàíåòñÿ òîëüêî øèøêà íà ñîáñòâåííîìú ñâîåìú ëáó…
   Ìû íå áóäåìú âõîäèòü âú ðàçáîðú èçîáðàæàåìîé àâòîðîìú æèçíè, òàêú êàêú îíà âñÿ ïî ñâîåìó èñêàæåí³þ äѣéñòâèòåëüíîñòè ñòîèòú íèæå âñÿêîé êðèòèêè. Àâòîðú ñàìú êàêú áû ïðåä÷óâñòâîâàëú, ÷òî ó ÷èòàòåëÿ ñú ïåðâûõú æå ñòðàíèöú ïîÿâèòñÿ ñîçíàí³å ôàëüøè, è âîòú îíú íà îáåðòêѣ åùå ïðåäóïðåæäàåòú, ÷òî ðàçñêàçûâàåòú «ïðàâäèâóþ èñòîð³þ». êú ÷åìó òàêàÿ ïðåäóïðåäèòåëüíîñòü? Ïðàâäèâàÿ èñòîð³ÿ áóäåòú íåñîìíѣííî ïðèíÿòà çà ïðàâäó ñàìà ïî ñåáѣ, áåçú ïðåäóïðåæäåí³é è êîììåíòàð³é. Ïðàâäó âîâñå íå òàêú ëåãêî ïðèíÿòü çà ëîæü, ðàâíî êàêú è ïðåäíàìѣðåííîå èñêàæåí³å ïðàâäû, íåñìîòðÿ íà âñѣ ïîñòîðîíí³ÿ óâѣðåí³ÿ, ïðèíÿòü çà ïðàâäó…
   ×èòàòåëþ ìîæåòú ïîêàçàòüñÿ ñòðàííûìú, êú ÷åìó ðåöåíçåíòú îñòàíàâëèâàåòñÿ íà òàêîìú ðîìàíѣ, êàêú «Ïåðåëîìú» ã. Ìàðêåâè÷à, åñëè ðîìàíú ïî ñâîåìó èñêàæåí³þ æèçíè ñòîèòú íèæå âñÿêîé êðèòèêè… Íà ýòî ìû âîòú ÷òî îòâѣòèìú. Ã. Ìàðêåâè÷ú ïèøåòú ðîìàíû áîëüø³å, äëèííûå, âú êîòîðûõú åñòü è ëþáîâü, è ñâàäüáà, è èçìѣíà, è ñòðàäàí³ÿ, åñòü è æåíùèíû äîáðîäѣòåëüíûÿ, ÷óòü íå àíãåëû, åñòü è êðàñàâèöû-êîøå÷êè, ïðåäíàçíà÷åííûÿ äëÿ ñâîáîäíîé ëþáâè, etc. etc.,— åñòü âñå, ÷ѣìú çàíÿòü ïðàçäíàãî, ñêó÷àþùàãî ÷èòàòåëÿ. Íà òàê³å ðîìàíû ïðè áѣäíîñòè íàøåé ñîâðåìåííîé áåëëåòðèñòèêè ñïðîñú áîëüøîé,— ÷èòàòåëåé íàõîäèòñÿ èíîãî. Íå äàðîìú æå ã. Ìàðêåâè÷ú íàçíà÷èëú çà ñâîé «Ïåðåëîìú» òàêóþ íåâîçìîæíóþ öѣíó — 6 ðóáëåé: ÿñíî, ÷òî îíú ïîíèìàåòú «ñâîé ìîìåíòú».
   Âîòú âú ñèëó «ýòîãî ìîìåíòà» ìû è îñòàíîâèëèñü íà íåâîçìîæíîìú ðîìàíѣ ã. Ìàðêåâè÷à. Íàñêîëüêî îíú íåâîçìîæåíú, ïóñòü ïîñìîòðèòú ñàìú ÷èòàòåëü áåçú íàøèõú êîììåíòàð³é, ïóñòü ïðîáѣæèòú ëþáóþ èçú ñöåíú, íàïîëíÿþùèõú ðîìàíú. Âîòú ñöåíà âñòðѣ÷è Òðîåðóêîâà ñú îäíèìú èçú ðåâîëþö³îíåðîâú, Èðèíàðõîìú Îâöûíûìú.
   «— Ïîòðóäèòåñü ñîéòè!— ïðîãîâîðèëú ãëóõèìú, ñäåðæàííûìú ãîëîñîìú Òðîåðóêîâú, âïåðÿÿ ãëàçà âú Èðèíàðõà.
   — Ýòî ÷òî çíà÷èòú?— âîñêëèêíóëú, õðàáðÿñü, òîòú, ñú øèðîêî ðàñêðûâøèìèñÿ ãëàçàìè.
   — Ïîæàëóéòå ñþäà!— ïîâòîðèëú Áîðèñú Âàñèëüåâè÷ú, è âú ýòèõú äâóõú ñëîâàõú çàçâó÷àëà íîòà òàêîé æåëѣçíîé ðѣøèìîñòè, ÷òî Îâöûíú ïî÷óâñòâîâàëú ñåáÿ ñðàçó áåçâëàñòíûìú ïðîòèâèòüñÿ åé…
   Èðèíàðõú ñîñêî÷èëú ñú òåëѣæêè, âñå òàêæå äåðæà ñâîþ ïàëêó îáѣèìè ðóêàìè.
   — Íó-ñú, ÷òî âàìú óãîäíî?— óðîíèëú îíú, âñå øèðå è øèðå ðàñêðûâàÿ çðà÷êè: «ÿ, ìîëú, áðàòú, òåáÿ íå áîþñü!…»
   Òðîåðóêîâú ñïðûãíóëú ñú ëîøàäè.
   — Ïîäåðæè,— ñêàçàëú îíú, êèäàÿ ïîâîäüÿ íà ðóêè âñå òóòú æå ñòîÿâøàãî ìóæè÷êà, è îòîøåëú øàãîâú íà äåñÿòü âú ñòîðîíó, ïðèãëàøàÿ êèâêîìú Îâöûíà èäòè çà íèìú.
   Òîòú, ìàõàÿ ñâîèìú îðóä³åìú, ïîïëåëñÿ çà íèìú… Òðîåðóêîâú îñòàíîâèëñÿ, îáåðíóëñÿ íà íåãî è, âûòàùèâú åãî ïèñüìî èçú êàðìàíà, ïðîòÿíóëú åãî ïðÿìî åìó ïîäú ãëàçà.
   — Ýòî âû ïèñàëè?
   — À õîòü áû è ÿ!…
   — Ïîíèìàëè âû, ÷òî ïèñàëè?…
   — Çíà÷èòú ïîíèìàëú, êîãäà ïèñàëú.
   — ×òî âû ïîíèìàëè?…
   — À ïîíèìàëú, ÷òî ñëѣäóåòú,— îòâѣòèëú îíú,— è ÷òî ñàìè âû ëó÷øå ìåíÿ çíàå….
   Îíú íå óñïѣëú äîãîâîðèòü. Òðîåðóêîâú óõâàòèëñÿ çà âèñѣâøóþ ó íåãî íà ðóêѣ ïëåòü è ñúѣçäèëú åþ ñú ðàçìàõà ðàçú è äâà ïî íàãëî õèõèêàâøåìó åãî ëèöó…
   Æ-ææè! ñëîâíî ýõîìú (?) óäàðó âçâèçãíóëú íåóäåðæèìî ñòîÿâø³é ïîäëѣ ñú ëîøàäüþ êîñàðü…
   Èðèíàðõú âûðîíèëú ïàëêó èçú ðóêú è ñõâàòèëñÿ èìè çà èñïîëîñàííûÿ ñâîè ùåêè…» (ò. II, ñòð. 160—161).
   Òðîåðóêîâú óñïѣëú óѣõàòü, à Èðèíàðõú êàêú âñå è ñòîÿëú, áåçìîëâíî ïðèíÿâøè óäàðû ïëåòüþ,— õîòü áû ñëîâî êàêîå ïðîìîëâèëú. Âîòú êàêîâû áûëè ðåâîëþö³îíåðû 60 ãîäîâú!
   Íî åñëè âçÿòü è êàðòèíû áîëѣå çíàêîìîé àâòîðó æèçíè, íàïðèìѣðú, ðàçãîâîðú âú ëàêåéñêîé, òî è òóòú»âûõîäèòú ÷îðòú çíàåòú ÷òî — íå ðàçãîâîðú, à êàêîå-òî êðèâëÿíüå,— íå æèçíü, à êàððèêàòóðà íà æèçíü… Îäíèìú ñëîâîìú, âûõîäèòú êàêîå-òî ïðåäñòàâëåí³å, êîòîðûìú àâòîðú õî÷åòú ïîòѣøèòü ÷èòàòåëÿ. È ïîòîìó ÷èòàòåëü ÷óòü íå íà êàæäîìú ñëîâѣ ÷óâñòâóåòú, ÷òî àâòîðú ïåðåäú íèìú ëîìàåòñÿ, ïðåäñòàâëÿåòú. Òàêîå ÷óâñòâî èñïûòûâàåòú îíú âî âñå ïðîäîëæåí³å ðîìàíà, êàêú ïðè èçîáðàæåí³è ïðèñëóãè, ìóæèêîâú, òàêú îäèíàêîâî è âûñøàãî îáùåñòâà, è ðåâîëþö³îíåðîâú.
   Ëîìàíüå, ïðåäíàìѣðåííîå ïðåäñòàâëåíüå, ñú öѣëüþ ïîó÷èòü, îòâðàòèòü, ïðåäóïðåäèòü — âîòú ñóòü è çàäà÷à «Ïåðåëîìà».

Ê.

«Ðóññêàÿ Ìûñëü», No 9, 1882

В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Маркевич.

Болеслав Михайлович Маркевич (1822, Санкт-Петербург, Российская империя — 18 (30) ноября 1884, Санкт-Петербург) — русский писатель, публицист, литературный критик, государственный служащий.

Биография[править | править код]

Родился в Петербурге, в семье, ведущей происхождение от польского шляхетского рода. Детство провёл в Киеве и в Волынской губернии, в 1836 году вместе с семьёй переехал в Одессу, и поступил там в гимназию при Ришельевском лицее. В 1838 году поступил на юридический факультет Ришельевского лицея. По окончании лицея Маркевич переехал в Петербург и пошёл служить в Министерство государственных имуществ.

В это время общался с В. Г. Белинским, активно участвовал в кружке Белинского[1]. Несмотря на растущее расхождение в политических взглядах, на протяжении долгих лет поддерживал дружеские отношения с графом А. К. Толстым и состоял с ним в постоянной переписке.

В период с 1848 по 1854 год работал в канцелярии московского генерал-губернатора, затем служил в петербургском Министерстве государственного контроля до 1860 года; с 15 апреля 1859 года — статский советник. В 1863 году стал чиновником особых поручений в Министерстве внутренних дел. В 1866 году стал камергером и был переведён в Министерство народного просвещения: с 16 июля 1867 года — чиновник особых поручений министерства, с 1873 года состоял в Совете министра народного просвещения. В 1875 году карьере его был положен неожиданный конец: его в 24 часа уволили от службы. Выяснилось, что он получил 5 тыс. руб. за то, что «содействовал» отобранию «Санкт-Петербургских ведомостей» от В. Ф. Корша и передаче их в другие руки. Увольнение его произвело большую сенсацию.

В конце 1840-х увлёкся сочинительством, начав как водевилист, затем сблизился с кругом М. Н. Каткова и с ним самим лично, в середине 60-х стал сотрудником «Московских ведомостей» и «Русского вестника», печатался как романист, театральный и литературный критик. Позже печатался в газетах «Русский мир», «Биржевые ведомости», «Санкт-Петербургские ведомости». В своих статьях и произведениях он высказывал консервативную точку зрения на актуальные вопросы, критиковал современную ему интеллигенцию за чрезмерное увлечение западными ценностями.

Если семинарство кинулось в радикализм социалистического оттенка в силу всего своего печального, грубого и приниженного быта, то в дворянской среде явление это следует искать в этой (passez moi le terme)[2] либеральной мастурбации на всякие парламентарные и республиканские порядки Запада, которой предавались у нас в прошлое царствование немалое число культурных тунеядцев, что им нисколько не мешало злоупотреблять своим помещичьим правом, проигрывать крестьян своих в карты и предоставлять воспитание своих детей произволу матушки-судьбы.

— Письмо от 23 июля 1880 г. П. К. Щебальскому // Письма Б. М. Маркевича к графу А. К. Толстому, П. К. Щебальскому и другим. СПБ., 1888. — С. 154

За свои взгляды постоянно подвергался критике со стороны либеральных писателей и журналистов, которых он называл «мошенники пера, прелюбодеи мысли и разбойники печати»[3][4]. Похоронен в Петербурге на Никольском кладбище Александро-Невской лавры (фото могилы).

Библиография[править | править код]

Самым известным писательским трудом Маркевича является его трилогия: «Четверть века назад», «Перелом» и «Бездна». В этих произведениях писатель показывает противостояние в общественной мысли в России начиная с 40-х годов XIX века, идеологическую борьбу западников и славянофилов. В персонажах романов угадываются реальные исторические прототипы. Трилогия имела большой успех во всех слоях общества, от студенчества до императорского двора.

• Первый день брака: водевиль. — СПб., 1858.
• Роман [в 2-х ч.] / [Соч.] Б. Лесницкого [псевд.]. — М.: Унив. тип., 1867 (обл. 1868). — 241 с.
• Князь Григорий Щербатов о графе Уварове. — М.: Унив. тип. (Катков и К°), 1870. — 122 с.
• На повороте. Два романа Б. М. Маркевича. Т. 1—3. — СПб.: М. О. Вольф, 1874
  • Т. 1. Марина из Алого-Рога.
  • Т. 2. Ч. 1. Забытый вопрос
  • Т. 3. Ч. 2. Забытый вопрос
• Четверть века назад. Ч. 1. — М.: тип. М. Н. Лаврова и К°, 1879. — 447 с.
• Четверть века назад. Ч. 2. — М.: тип. М. Н. Лаврова и К°, 1879. — 348 с.
• Бездна. — М.: Унив. тип., 1883—1884 (обл. 1885)
  • Ч. 1. — 1883. — 319 с.
  • Ч. 2. — 1883 (обл. 1885). — 316 с.
  • Ч. 3. — 1884 (обл. 1885). — 306 с.
• Чад жизни: Драма в 5 д. Заимствована из романа «Перелом». — СПб.: тип. т-ва «Обществ. польза», 1884. — 121 с.
• Письма Б. М. Маркевича к графу А. К. Толстому, П. К. Щербальскому и др. — СПб.: тип. т-ва «Обществ. польза», 1888. — 369 с. (фр.) и (рус.)

Примечания[править | править код]

Литература[править | править код]

• Венгеров С. А. Маркевич, Болеслав Михайлович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки[править | править код]

• Михаил Смолин Забытый консервативный писатель — Болеслав Маркевич

[1822, Петербург — 18(30).11.1884, там же]

Прозаик, публицист, критик. Детство провел в Киеве и в Волынской губернии, а в 1836 г. в связи с пере­ездом родителей в Одессу поступил в 5-й класс гимназии при Ришельевском лицее; в 1841 г. окончил юридическое отделение лицея. Марке­вич начал службу в 1842 г. в Петербурге по Ми­нистерству государственных имуществ, в 1848 г. Маркевич — титулярный советник, чиновник особых поручений при министре, с 1868 г. Мар­кевич — действительный статский советник, с 1873 г. — член совета Министерства народного просвещения.

В 1870-1880-е гг. появляются антинигилистические романы Маркевича: «Марина из Ало­го Рога», «Четверть века на­зад», «Перелом», «Бездна».

В 1870-е гг. начинаются встречи Маркевича с Достоевским, хотя они и были в основном слу­чайными, например, у издателя князя В.П. Ме­щерского 18 апреля 1873 г. или у вдовы А.К. Толстого С.А. Толстой, или 21 января 1880 г., причем, как показало письмо Маркевича к К.Н. Леонть­еву от 16 августа 1880 г., в котором Маркевич ошибочно трактовал Пушкинскую речь Досто­евского как компромисс между христианством и социализмом, между Маркевичем и Достоевским существовали идео­логические расхождения. Консерватизм Досто­евского, в котором он несомненно, сходился с Маркевичем, всегда имел ту нравственную чер­ту, которую Достоевский никогда не переступал. Маркевич же в своих фельетонах выступал с по­литическими доносами на русских писателей, в частности, на М.Е. Салтыкова-Щедрина и И.С. Тургенева, которого Маркевич обвинял в сношениях с террористами. И хотя не сохра­нилось каких-либо отрицательных отзывов До­стоевского о Маркевиче, но для него Маркевич, как и В.Г. Авсеенко и В.П. Мещерский, были представителями «золотой», «светской» литера­туры, к которым он относился отрицательно. Оголтелая крайность их консервативных взгля­дов, оскорбительная форма самих выступлений также могли отталкивать Достоевского. Напри­мер, «Московские ведомости» постоянно печатали грубые статьи Маркевича о видной общественной деятельнице А.П. Философовой, к которой Достоевский всегда относился с искренним уважением и симпатией.

Маркевич присутствовал при кончине До­стоевского и описал ее в своих воспоминаниях: «Я присутствовал при его последних минутах и пишу к вам сейчас после этого едва двигающей­ся рукой, под слишком еще свежим впечатлени­ем, произведенным на меня этою смертью, этою великою потерей, понесенною русским словом, русскою мыслью.
Дней десять тому назад я провел часть вечера с покойным у графини С.А. [Толстой], которую он посещал очень часто и очень уважал и любил. Он был очень оживлен и весел. Шла, между про­чим, речь о постановке двух, трех избранных сцен из трилогии графа Ал. Толстого, которую собирались разыграть любители в этом доме, и Федор Михайлович брал на себя роль схимника в Смерти Иоанна Грозного. Я уехал ранее его и, прощаясь с ним, спросил его, помню, увидимся ли мы с ним в будущий понедельник (приемный вечер графини)? — «Вероятно», — ответил он. Я пожал ему руку, и, конечно, не поверил бы, если бы кто-нибудь мне сказал, что мне не дано уже будет в жизни повторить это пожатие; так мало походил он на человека, дни которого изочтены.
В понедельник он однако не приехал. Я заме­тил это и спросил о нем хозяйку. — «Не знаю, он хотел быть, — ответила она мне, — занят, ве­роятно, своим Дневником» (который должен был появиться на днях) и прибавила: «Он обедал у нас третьего дня и взял экземпляр трилогии, чтобы выучить по нем свою роль».
Сегодня в среду, пред самым обедом прочел я в Новом времени сообщение о том, что Ф.М. До­стоевский «сильно занемог». Несмотря на тре­вожный тон, каким выражено было газетой это известие, мне не верилось в то, что видимо за­ключалось под ним: «Вероятно, — объяснил я себе, — один из тех припадков эпилепсии, кото­рым он был подвержен сильнее, чем обыкновен­но, но он их так много уже переносил»…
В исходе восьмого я звонил у двери его скром­ной квартиры в Кузнечном переулке, № 5-й. Еще стоя на площадке лестницы, я уже слышал сквозь эту дверь какой-то страшный гул. Кто-то быстро отворил ее и рванулся мне навстречу: «Доктор, скорее, скорее!» — стенящим голосом вскрикнул какой-то молодой человек (это был пасынок Федора Михайловича, сын первой жены его от первого ее брака). Я не успел отве­тить, как в переднюю вылетела десятилетняя белокурая девочка с раздирающим криком: «Господин доктор, Бога ради, спасите папашу, он хрипит!»… — «Я не доктор», растерянно, с внезапным ужасом проговорил я. В эту минуту в ту же переднюю вышел весь бледный, с лихо­радочно горевшими глазами Ап.Ник. Майков: «Ах, это вы»… Он меня назвал; мы вошли в пер­вую комнату. В коротких словах сообщил он мне, что как и я, узнав из сообщения Нового вре­мени о болезни Федора Михайловича, он зашел навестить его полчаса тому назад, и что кажет­ся, все кончено… В понедельник с ним сделалось вдруг кровохаркание; он потерял при этом, как говорят домашние, до полутора фунта крови, и ужасно ослабел. Но вчера это не возобновлялось; он спал хорошо, был в хорошем расположении духа, говорил о своем Дневнике и шутил над тре­вогой о нем: «Я, мол, еще всех переживу”. Тем не менее он пожелал исповедаться и причастить­ся. Сегодня же с утра стало хуже, нервы расхо­дились ужасно, началось опять кровохаркание, и вот… Аполлон Николаевич не был в силах про­должать от волнения. — Можно его видеть? — «Пойдемте!»…

До последнего моего вздоха не забуду этой картины!…

В глубине неказистой, мрачной комнаты, его кабинета, лежал он одетый на диване с закину­тою на подушку головой. Свет лампы или свеч, не помню, стоявших подле на столике, падал плашмя на белые как лист бумаги лоб и щеки и несмытое темнокрасное пятно крови на его под­бородке. Он не «хрипел», как выразилась его дочь, но дыхание каким-то слабым свистом про­рывалось из его горла сквозь судорожно рас­крывшиеся губы. Веки были прижмурены как бы таким же механически–судорожным процес­сом пораженного организма… Это было то давно знакомое мне, измученное мыслью, словно все проженное изнутри страстным пламенем лицо, — но муки сознательной, физической муки в нем не сказывалось, — он был в полном забытьи…
Жена его билась в безумном отчаянии пред ним на коленях. Она припадала к его безжизнен­но спустившейся с дивана руке, со словами мо­литвы, с раздиравшим душу стоном, поперемен­но вырывавшимися у нее из груди… Двое детей их, сын и дочь, тут же на коленях торопливо, испуганно крестились. Девочка в отчаянном по­рыве кинулась ко мне, схватила меня за руку: «Молитесь, прошу вас, молитесь за папашу, чтоб, если у него были грехи, Бог ему про­стил!», — проговорила она с каким-то порази­тельным, недетским выражением, и залилась истерическими слезами. Я ее, всю дрожавшую ознобом, увел из кабинета, но она вырвалась из моих рук и убежала опять к умирающему; меж­ду тем как А.Н. Майков усиленно уговаривал ее мать отойти от него, успокоиться хотя на миг… Она повиновалась, наконец, чтобы дать волю своим рыданиям, «чтоб он не слышал их»…

«О, кого я теряю, кого я теряю!» — могла она толь­ко выговорить, падая в кресло в другой комна­те… «Кого теряет Россия!» — невольно и одновре­менно вырвалось у нас с Майковым.

Мы дали ей напиться воды… «Ведь ему жить хотелось еще, жизнь только начинала улыбать­ся ему», — прорывались у нее слова. — Он наде­ялся еще многое сказать… — И дышать стали мы легче… И вот!… Он мне сегодня сказал: «Весь век мой бился я и работал как вол из-за хлеба насущ­ного; думал: вот, наконец, будет чем детей на но­ги поставить, и умираю, оставляя их нищими»…

— Священник… доктор, — почти одновремен­но прибежали сказать посланные за ними лица. Доктор поспешно прошел в кабинет, велел от­крыть форточку, потребовал пульверизатор и по­требовал настоятельно, чтоб его оставили одно­го с пасынком Федора Михайловича у больного.

А.Н. Майков и я остались с Анною Григорь­евной… Прошло несколько минут невыразимо тяжелого ожидания.

Припертая доктором дверь в кабинет отвори­лась наконец. Он вышел.

— Что, конец? — вскрикнула несчастная женщина, вскакивая конвульсивно с места.

Он усадил ее, взял руку.

— Не кончено еще… но кончается, и я считаю своим долгом сказать вам, что последнее из чувств умирающее в человеке, — это слух: не терзайте же его последних минут вашим отчаянием!

— О, доктор, я не всхлипну, но пустите, пус­тите меня к нему!

И она ринулась с детьми к умирающему, пала с ними на колена… Все замерло мертвым молча­нием. Его дыхания уже вовсе не слышалось.
Вошел священник, шепотом начал отход­ную… Доктор нагнулся к нему, прислушался, отстегнул сорочку, пропустил под нее руку — и качнул мне головою. На этот раз все было, дей­ствительно, «кончено»… Я вынул часы: они по­казывали 8 часов 36 минут.
Его не стало, — и вся мыслящая русская Рос­сия с чувством глубокой, щемящей горести от­зовется на эту утрату. Это был первоклассный талант и великая душа. Это был сильный, не­устрашимый и неуязвимый борец за Христа, за народ свой, за лучшие, святейшие верования его. Он заплатил за них всею жизнью своею и из его страшного перемола словно из очистительной купели, вынес такой высокий подъем духа, та­кую силу проповеди и власти над душами, что пред ними должны были смолкнуть его ожесто­ченнейшие противники. Нужно ли напомнить, в какой рост вырос он пред всею Россией на Пуш­кинском празднике?… Молодежь чувствовала, видела, признавала в нем учителя, и влияние его на нее, — на этих детей отцов-Базаровых, — росло с каждым годом все сильнее и сильнее… Для нее начал он опять издание своего Дневни­ка, за которым застала его смерть…» (Несколь­ко слов о кончине Достоевского // Московские ведомости. 1881. 1 февр. № 32).

Однако жена писателя А.Г. Достоевская, к которой, вероятно, неприязнь к Маркевичу пе­решла от самого Достоевского, отрицательно оценила эти воспоминания, отметив их недосто­верность: «Как бы для усиления моего горя в числе присутствовавших оказался литератор Бол.М. Маркевич, никогда нас не посещавший, а теперь заехавший по просьбе графини С.А. Толс­той узнать, в каком состоянии нашел доктор Фе­дора Михайловича. Зная Маркевича, я была уве­рена, что он не удержится, чтобы не описать по­следних минут жизни моего мужа, и искренне пожалела, зачем смерть любимого мною челове­ка не произошла в тиши, наедине с сердечно пре­данными ему людьми. Опасения мои оправда­лись: я с грустью узнала назавтра, что Марке­вич послал в «Московские ведомости» «художественное» описание происшедшего горестного события. Чрез два-три дня прочла и самую статью и мно­гое в ней не узнала. Не узнала и себя в тех ре­чах, которые я будто бы произносила, до того они мало соответствовали и моему характеру, и мое­му душевному настроению в те вечно печальные минуты».