Волки на переломе зимы райс энн

Селеста и Морт уже поселились в доме на Русском холме, где им предоставили спальню для гостей. Они будут жить с Филом и Грейс, пока ребенок не появится на свет и не переедет к своему отцу. Но присутствовать на церемонии бракосочетания Морт не пожелал.

Да, призналась Грейс, Селеста в ярости и злится на весь мир. Так что приготовься слушать оскорбления. Она злится, что забеременела, и почему-то Ройбен стал в ее глазах архизлодеем, но «мы должны думать о ребенке». Ройбен с этим согласился.

Ошарашенный и тоже злой Ройбен позвонил Лауре. Та не имела ничего против его женитьбы. У Ройбена будет во всех отношениях законный сын. Почему бы и нет?

— Ты не хотела бы пойти со мною? — спросил Ройбен.

— Конечно, пойду, — ответила она.

10

Среди ночи его разбудил вой — тот самый вой одинокого морфенкинда, который он слышал минувшей ночью.

Было около двух. Он не знал, как долго это продолжалось до того, как звук проник в его хаотичные сновидения и заставил вернуться к реальности. В спальне было темно. Он сел и прислушался.

А вой все продолжался, но постепенно делался тише, как будто морфенкинд неторопливо удалялся от Нидек-Пойнта. В нем слышались те же горестные, трагические интонации, как и прежде. Звук был поистине зловещим. А потом Ройбен перестал его слышать.

Через час, убедившись в том, что уснуть больше не удастся, Ройбен надел халат и отправился прогуляться по коридорам второго этажа. На душе у него было тревожно. Он знал, чего хочет. Он искал Марчент. Ему было мучительно больно ждать, когда же она сама наконец отыщет его.

Честно говоря, ее появления он ожидал примерно с таким же волнением, с каким ожидал преображения в волка в дни после того, когда это случилось с ним впервые, и это наполняло его душу ужасом. Но прогулка по коридорам успокоила его нервы. Там было полутемно, светились лишь несколько ламп в бра — не ярче ночников, — зато он хорошо видел, как красиво блестит пол.

Запах воска казался ему чуть ли не восхитительным.

Ему нравились эти просторные коридоры, твердое дерево, которое лишь чуть слышно поскрипывало под подошвами тапочек, и попадавшиеся по сторонам открытые двери свободных комнат, за которыми чуть виднелись бледные прямоугольники незанавешенных окон, а сквозь них — слабо светящееся сырое темно-серое ночное небо.

Он прошел по боковому коридору и свернул в одну из маленьких комнат, где никто не жил с тех самых пор, как появился в доме, и, подойдя к окну, попытался разглядеть раскинувшийся за домом лес.

Там он снова прислушался, пытаясь уловить вой, но ничего не услышал. Ему удалось разглядеть тусклый свет на втором этаже хозяйственного домика, находившегося слева. Он подумал, что свет горит, вероятно, в комнате Хедди, но не был уверен в этом.

Зато в лесу он не видел почти ничего.

По его телу пробежал озноб, кожу закололо мурашками. Он застыл на месте, ясно сознавая, что это вновь рвется наружу его волчья шерсть, но не понимая, почему это с ним сейчас происходит.

Потом, постепенно продолжая чувствовать щекотку лицом и кожей головы, он стал улавливать звуки, доносившиеся из темноты, глухой треск веток и какие-то невнятные рык и ворчание. Он прищурился, чувствуя, как в артериях пульсирует волчья кровь, как удлиняются пальцы, и с трудом, но все же разглядел невдалеке от здания, почти на краю леса, две фигуры — две волчьих фигуры, которые, похоже, только что не дрались — толкались и при этом жестикулировали совсем по-человечьи. Несомненно, морфенкиндеры, но кто именно?

До этой минуты он был уверен, что легко узнает любого из них даже в волчьей шкуре. Но сейчас затруднялся сказать, кто же именно находился на улице. Несомненно было, что на его глазах происходила ожесточенная ссора. Неожиданно более высокий морфенкинд швырнул того, что поменьше, о закрытую дверь сарая. Дерево отозвалось глухим гулом, как будто ударили в барабан.

Низкорослый отозвался на это продолжительной гневной тирадой, а высокий повернулся к нему спиной, воздел руки и разразился скорбным, но тщательно модулированным воем.

Маленький бросился на большого, но тот отшвырнул его и снова завыл, задрав голову.

От увиденного Ройбен оцепенел. Трансформация в нем обрела новую силу, и он отчаянно пытался подавить ее.

Из этого состояния его вывел звук тяжелых шагов за спиной. Резко обернувшись, он узнал в полутьме коридора знакомую фигуру Сергея.

— Не обращай на них внимания, волчонок, — хриплым баритоном сказал он. — Пусть себе дерутся.

Ройбена трясло. По его телу пробегали одна за другой мощные волны озноба, а он боролся с начинающейся трансформацией и в конце концов одолел ее. Ему казалось, что он голый, его била дрожь.

Сергей подошел поближе и посмотрел через его плечо во двор.

— Пусть поругаются, выпустят пар, — сказал он. — По-моему, самое лучшее, что можно сделать, — это оставить их в покое.

— Это же Маргон и Феликс, да?

Сергей взглянул на Ройбена с неподдельным удивлением.

— Я и сам не знаю, почему так решил, — признался Ройбен.

— Да, это Маргон и Феликс, — подтвердил Сергей. — Но это ерунда. Позовет Феликс Лесных джентри или нет, они все равно придут в конце концов.

— Лесные джентри? — удивился Ройбен. — Но кто это такие?

— Не забивай себе голову, волчонок, — посоветовал Сергей. — Лучше иди своей дорогой, а они пусть выясняют свои отношения. Лесные джентри всегда приходят в солнцеворот. Когда мы будем танцевать в рождественский сочельник, Лесные джентри будут рядом с нами. Они будут играть нам на своих волынках и барабанах. Никакого вреда от них не будет.

— Но я ничего не понимаю, — сказал Ройбен и снова посмотрел на поляну за сараем.

Теперь Феликс стоял там один. Повернувшись к лесу и вскинув голову, он испустил еще один заунывный вой.

Сергей повернулся, чтобы уйти.

— Постойте, — окликнул его Ройбен. — Но из-за чего они ссорятся?

— Ты так взволновался из-за этой ссоры? — усмехнулся Сергей. — Придется привыкать. Так у них заведено. И всегда было. Это Маргон привел человеческую родню Феликса в наш мир. Так что Маргона и Феликса никогда и ничего не рассорит.

Сергей вышел из комнаты. Ройбен услышал, как поблизости закрылась дверь.

Издалека донесся негромкий вой.

Четыре часа ночи.

Ройбен уснул в библиотеке. Он сидел в любимом кресле Феликса перед камином, положив ноги на решетку. Перед этим он немного поработал на компьютере — пытался узнать что-нибудь о Лесных джентри, но не встретил ни единого упоминания. А потом устроился перед камином, закрыл глаза и стал мысленно призывать Марчент явиться и рассказать ему, что же заставляет ее страдать. Сон пришел довольно скоро, а вот Марчент так и не явилась.

Проснувшись, он сразу же понял, что пробудился не сам по себе, что его что-то разбудило.

В камине горел несильный, но устойчивый огонь, потому что туда подложили дров — большое толстое дубовое полено лежало на кучке углей, которую он сам нагреб два часа назад. Перед глазами плясало яркое пламя, а вокруг лежали сплошные тени.

Но в темной комнате кто-то двигался.

Он медленно повернул голову налево и выглянул из-за «крыла» спинки кожаного кресла. И увидел хрупкую фигуру Лизы. Домоправительница проворно поправила бархатные шторы с левой стороны большого окна. Потом, легко наклонившись, собрала в стопку книги, лежавшие на полу.

А у окна, с бессильным гневом глядя на нее, сидела Марчент.

Ройбен не мог пошевелиться. Не мог вдохнуть или выдохнуть. Развернувшаяся перед ним сцена напугала его сильнее, чем мог бы любой призрак: живая Лиза и привидение совсем рядом с нею. Он открыл рот, но не смог издать ни звука.

Марчент же провожала тревожным взглядом любое самое маленькое движение Лизы. Мучение. Вот Лиза еще придвинулась к призрачной фигуре и принялась поправлять бархатные подушки на подоконнике. Когда она подошла почти вплотную к сидящей фигуре, обе женщины посмотрели друг на дружку.

У Ройбена перехватило горло, ему показалось, что он сейчас задохнется.

Марчент яростно и горько посмотрела на женщину, которая в самом буквальном смысле потянулась сквозь нее. При этом бесчувственная Лиза, похоже, глядела прямо на Марчент.

Ройбен вскрикнул.

— Не трогайте ее! — сказал он, не успев даже понять, что делает. — Не издевайтесь над нею. — И он вскочил на ноги, дрожа от гнева.

Марчент повернула голову к нему, а за нею и Лиза. Потом Марчент вскинула руки, потянулась к нему и в следующую секунду исчезла.

Ройбен почувствовал прикосновение, прикосновение ее ладоней к своим предплечьям, а затем щекотное прикосновение ее волос и губ, а потом все кончилось, совсем кончилось. Огонь в камине взметнулся, пламя загудело, как будто подхваченное порывом ветра. Бумаги на столе зашуршали, и все стихло.

— О, боже! — чуть не плача, воскликнул Ройбен. — Ну, конечно, вы же не видели ее!.. — Он заметно заикался. — Она была здесь, сидела на подоконнике. О, боже! — Он почувствовал, что его глаза заполнились слезами, а дыхание вновь перехватило.

Молчание.

Он поднял голову.

Лиза стояла на том же месте, перед честерфильдовским диванчиком, и на ее лице с тонкими чертами играла та же холодная улыбка, которую он видел сегодня днем. Со своими гладко причесанными и собранными в тугой пучок волосами, в черном шелковом платье, целомудренно спускавшемся до самых лодыжек, она казалась одновременно и старой, и юной.

— Конечно, я ее видела, — сказала она.

От этих слов Ройбена прошиб пот. Он почувствовал, как струйки поползли по груди.

А она шагнула к нему, продолжая говорить с искренне заботливой интонацией:

— Я увидела ее, как только вошла, — сообщила она с высокомерным или, может быть, слегка покровительственным выражением лица.

— Но вы же протянули руку прямо сквозь нее, как будто ее там не было, — сказал Ройбен; по его щекам сбегали слезы. — Как вы могли так поступать с нею?

— А что мне оставалось делать? — удивилась женщина и вздохнула, явно пытаясь смягчить свой тон. — Она же не знает, что умерла! Я говорила ей, но она не поверила! Неужели я должна обращаться с нею как с живым человеком? Это ей не поможет!

Ройбен снова остолбенел.

— Погодите-погодите… Что значит: не знает, что умерла?

— Она не знает, — повторила женщина, чуть заметно пожав плечами.

— Это… это же ужасно… — пробормотал Ройбен. — Не могу поверить, чтобы кто-то мог не знать, что умер. Не могу…

Лиза подняла руку и мягко, но решительно подтолкнула Ройбена к креслу.

— Присядьте, — посоветовала она. — А я принесу вам кофе, раз уж вы проснулись и ложиться снова в постель нет никакого смысла.

— Пожалуйста, оставьте меня, — почти выкрикнул Ройбен. У него вдруг страшно разболелась голова.

Он посмотрел в глаза Лизы. Что-то в ней было не так, сильно не так, вот только он не мог понять, что именно.

Что-то смущало его в ее уверенных движениях, ее странные манеры казались столь же пугающими, как и видение плачущей Марчент, рассерженной Марчент, исчезновение Марчент.

— Как она может не знать, что умерла? — резко спросил он.

— Я же говорю вам, — негромко, но со сталью в голосе ответила женщина. — Она в это не верит. Могу сказать, что такое случается сплошь и рядом.

Ройбен опустился в кресло.

— Не нужно ничего мне приносить. Оставьте меня в покое.

— Это значит, — ответила она, — что вы не хотите ничего брать из моих рук, потому что сердиты на меня.

За спиной Ройбена раздался мужской голос. В библиотеку вошел Маргон.

Он резко сказал что-то по-немецки, и Лиза, опустив голову, тут же вышла из комнаты.

Маргон подошел к стоявшему напротив камина честерфильдовскому диванчику и уселся на него. Одет он был только в джинсы и джинсовую рубашку и тапочки на босу ногу. Его распущенные, достававшие до плеч каштановые волосы были взлохмачены, а лицо выражало теплое и искреннее сочувствие.

— Не обращай внимания на Лизу, — сказал он. — Она должна делать свое дело и ничего больше.

— Она мне не нравится, — сознался Ройбен. — Стыдно это говорить, но это правда. Но сейчас это волнует меня меньше всего.

— Я знаю, что тебя волнует, — сказал Маргон. — Но, Ройбен, часто бывает, что привидения уходят, если не обращать на них внимания. А от того, что замечаешь их, заговариваешь с ними, пытаешься общаться, им не становится лучше, но они крепче привязываются к месту. Но самым естественным завершением для них будет уйти.

— Получается, что вы обо всем знаете?

— Я знаю, что ты видел Марчент, — ответил Маргон. — Мне рассказал Феликс. И Феликс страдает из-за этого.

— Но я ведь должен был сказать ему, правда?

— Конечно, должен был. Я ни в коем случае не виню тебя в том, что ты рассказал об этом ему или кому-нибудь другому. Но, пожалуйста, выслушай меня. Лучше всего будет не замечать ее появлений.

— Но это так жестоко, так бездушно, — возмутился Ройбен. — Видели бы вы ее, видели бы вы ее лицо…

— Я видел ее только что, — сказал Маргон. — Прежде — нет, но сейчас видел, как она сидела у окна. Видел, как она поднялась и приблизилась к тебе. Но, Ройбен, разве ты не видишь, что она не может ни понимать тебя, ни сама заговорить с тобой? Она не столь уж сильный дух, и поверь, тебе совершенно ни к чему, чтобы она набрала силу, потому что если она станет сильной, то может остаться здесь навсегда.

Ройбен тяжело вздохнул. Ему вдруг очень захотелось сделать крестное знамение, но он удержался. У него тряслись руки.

Вернулась Лиза с подносом, который она поставила на кожаную оттоманку перед Маргоном. Комната заполнилась ароматом кофе. На подносе стояли два кофейника, две чашки с блюдцами и старинные льняные салфетки.

Маргон, пристально глядя на Лизу, произнес длинную и, похоже, неодобрительную фразу по-немецки. Он говорил ровно и размеренно, не повышая голоса, но в его словах звучала холодная укоризна, и женщина сначала покорно опустила голову, как и в первый раз, а потом кивнула.

— Ройбен, я прошу прощения, — сдержанно сказала она. — Поверьте в мою искренность. Иногда я бываю груба и могу показаться бездушной. Основа моего мира — целесообразность. Еще раз прошу простить меня. И надеюсь, что вы дадите мне возможность искупить ошибку, чтобы вы не думали обо мне плохо.

— Ну что вы, право, — поспешно ответил Ройбен. — Я и сам не соображал, что говорил. — Ему сразу же стало жалко эту женщину.

— Нет, это я высказалась опрометчиво, не подумав, — умоляющим шепотом возразила она. — Я принесу вам что-нибудь поесть. Ваши нервы расстроены, и вам очень важно есть как следует. — С этими словами она вышла из комнаты.

— Ты привыкнешь к ней и к остальным, — нарушил Маргон продолжительное молчание. Приедут еще один-два человека. Поверь, они очень хорошие слуги — наши слуги, — иначе я не стал бы держать их здесь.

— В ней есть что-то необычное, — признался в своих сомнениях Ройбен. — Не могу, правда, указать, что именно. Не знаю, как это описать. Но согласен, что она очень толкова. Даже и не знаю, что на меня нашло.

Он вытащил из кармана халата бумажную салфетку «Клинекс» и вытер глаза и нос.

— Во всех них немало необычного, — ответил Маргон, — но я имею с ними дело уже много лет. Они очень полезны нам.

Ройбен кивнул.

— Но, знаете ли, меня тревожит Марчент — ведь она страдает. А то, что сказала Лиза, было просто ужасно! Знаете… неужели в самом деле может быть, что Марчент не знает о своей смерти? Разве возможно такое, чтобы человеческая душа была привязана к одному месту и не знает, что человек мертв, а мы все живы, пытается заговорить с нами, а у нее ничего не получается? Я просто не в состоянии поверить в такое. Не в состоянии поверить, что жизнь может быть настолько жестокой. То есть я знаю, что повсюду в мире то и дело случаются страшные вещи, но думал, что после смерти, после того как, образно выражаясь, порвется нить… я думал, что тогда…

— Появляются ответы? — полувопросительно произнес Маргон.

— Да, ответы, ясность, прозрение. Или так, или, что, наверно, еще милосердней, ничего.

Маргон кивнул.

— Ну, здесь, пожалуй, действительно нет ясности. Откуда нам знать, верно? Мы же прикованы к своим могучим телам. И понятия не имеем о том, что знают и чего не знают мертвые. Но кое-что я все-таки могу тебе сказать. В конце концов они уходят. Они способны на это. У них есть выбор, и в этом я глубоко убежден.

Маргон был сама доброта.

Когда Ройбен промолчал в ответ, он налил ему чашку кофе, не спрашивая, высыпал туда два пакетика искусственного подсластителя, как всегда делал Ройбен, тщательно размешал и протянул чашку Ройбену.

Потом явилась Лиза, сопровождаемая шелестом шелка и аппетитным запахом свежего печенья. Она ловко поставила на поднос тарелку, которую несла на одной руке.

— Сейчас надо немного поесть, — сказала она. — Сахар хорошо придает бодрость рано утром. Он разгоняет сонную кровь.

Ройбен сделал большой глоток кофе. Вкус оказался изумительным. Но наслаждаться им мешала свербящая и пугающая мысль о том, что Марчент, скорее всего, уже не способна ничего ощущать. Вероятно, она не может чувствовать ни вкуса, ни запаха, а может лишь видеть и слышать. Это ужасало его и терзало его совесть.

Когда он снова поднял глаза на Маргона, то чуть не расплакался от глубокого сочувствия, которое выражало его лицо. У смуглого, с азиатскими чертами лица, темноглазого Маргона было очень много общего с ничуть не похожим на него внешне Феликсом. Они походили друг на друга, как будто происходили из одного племени, но Ройбен знал, что такого просто не может быть, тем более если признать рассказы Маргона о древних временах правдой, а усомниться в правдивости Маргона не было никаких оснований, пусть даже кому-то его рассказы не нравились. Сейчас он производил впечатление искреннего заботливого друга — моложавого, сострадающего, надежного.

— Не расскажете мне кое о чем? — спросил Ройбен.

— Если смогу, — улыбнулся Маргон.

— Скажите, все ли старшие морфенкиндеры такие же, как вы, Феликс, Сергей и остальные? Такие же добрые и милые? Или где-то есть и другие морфенкиндеры — злобные и жестокие от природы?

Маргон негромко и как-то грустно рассмеялся.

— Ты нам льстишь, — сказал он. — Должен сознаться, как бы мне ни хотелось обратного, что мы действительно делим мир и с крайне малоприятными морфенкиндерами.

— Но кто они такие?

— О, я не сомневался, что ты спросишь об этом. Интересно, устроит ли тебя довод, что для них будет гораздо лучше, если они не станут соваться в наши края и будут тихонько сидеть на своей территории? Вероятно, нам очень долго не доведется встретиться с ними.

— Да, это, пожалуй, сойдет за довод. Значит, вы считаете, что в них нет ничего страшного?

— Страшного? Да, нету. Но признаюсь, что в мире есть и такие морфенкиндеры, к которым я отношусь, мягко выражаясь, неприязненно. Но крайне маловероятно, что тебе придется столкнуться с ними, по крайней мере пока я здесь.

— Они понимают зло не так, как вы?

— Так ведь каждый житель земного шара понимает зло по-своему, — ответил Маргон. — Ты и сам прекрасно это знаешь, и пояснения тебе ни к чему. Но все морфенкиндеры не приемлют зла и стремятся уничтожит его в людях.

— Но что же насчет других морфенкиндеров?

— Все это чрезвычайно сложно. Ты должен был понять это по случаю с беднягой Марроком. Он хотел убить тебя, считал, что должен это сделать, был уверен, что не имел права передавать тебе Хризму, что обязан исправить свою ошибку, но ты же сам видел, как трудно ему было это сделать. Ведь и ты, и Лаура не были ни в чем виноваты. И тебе — вам — удалось без особого труда убить его именно потому, что пытался убить вас. Вот тебе краткий обзор этики человеческой расы и всех бессмертных рас. Устраивает?