Великий перелом 1929 сельское хозяйство

Александр БАРАНОВСКИЙ

В этом году исполняется 85 лет начала сплошной коллективизации сельского хозяйства в нашей стране. 1929 год с легкой руки Сталина вошел в отечественную историю как год великого перелома. В общих чертах коллективизация была завершена через пять лет. Это грандиозное по своим масштабам и долгосрочным последствиям мероприятие совершенно по-разному оценивалось людьми в разные периоды. Сейчас почти не осталось живых свидетелей той драмы, так что можно говорить о ней как о достаточно далекой истории.

В последнее время стали понемногу забывать об этом коротком, но очень важном и насыщенном событиями периоде. Первая мировая война, революция, Гражданская война, большой террор 1937–1938 годов, Великая отечественная война – все это очень интересно, столько фильмов об этом снято! А вот коллективизация сельского хозяйства в 1929–1934 годах – это как-то скучновато, какие-то партийные пленумы, сухие цифры, хозяйственные показатели. Внимание привлекают разве что ужасы голодомора да споры о том, сколько человек он унес в могилу – то ли два-три миллиона на всей территории СССР, то ли десять миллионов в одной Украине (а кто-то до сих пор отрицает сам факт массового голода начала 1930-х).
В контексте философского осмысления истории не так важно, сколько миллионов людей погибло, хотя и это неплохо бы знать. Развитие общества – это процесс, полный противоречий, особенно в переломные моменты, а в ХХ веке в разных странах мира было немало переломных моментов. То, что происходило в СССР в 1929–1934 годах, можно рассматривать многопланово, то есть в хозяйственно-экономическом, социальном, демографическом, политическом, культурологическом и прочих аспектах. Можно рассматривать коллективизацию как составную часть более общего процесса социального преобразования, как продолжение революции или, наоборот, как свертывание революции. Также в разных аспектах можно рассматривать и долгосрочные последствия.
В начале ХХ века Россия была отсталой страной – очень распространенное утверждение, штамп. Все познается в сравнении. По отношению к Китаю, Индии и прочим странам, где в совокупности проживало более половины человечества, Россия была очень передовой страной. Дело в другом – российское общество начала ХХ века было еще, мягко говоря, не вполне капиталистическим и не вполне индустриальным. Большинство населения составляло традиционное крестьянство. Это не фермеры развитых стран Запада. Российские крестьяне вели хозяйство, товарность которого в большинстве случаев не превышала 30 процентов. Большинство крестьян ходили в лаптях, в домотканой одежде, были неграмотными, имели патриархальный менталитет, причем этот менталитет был и у бедняков, и у зажиточных. В крестьянских семьях сохранялась деспотическая власть главы семейства, проявлявшаяся самым отвратительным образом, например, в виде снохачества – это когда глава крестьянской семьи подвергал сексуальным домогательствам жену своего сына.
Сейчас появилась мода называть основную массу российских крестьян «русскими туземцами», противопоставляя «русским европейцам», составляющим в дореволюционной России не очень значительное, но неуклонно расширяющееся меньшинство населения. Великая российская революция 1917–1922 годов декларировала своей целью переход от капитализма к социализму, а затем коммунизму, вступая в противоречие с марксистской концепцией о том, что социалистическая революция должна произойти тогда, когда капитализм не просто вызреет, а исчерпает до конца весь свой прогрессивный потенциал. СССР 20-х годов представлял собой сочетание очень отсталого, можно сказать, полусредневекового материально-технического базиса и новейшей надстройки. Большинство населения так и оставалось патриархальным и полупатриархальным крестьянством. При этом социальные противоречия в деревне были очень острыми. Зажиточные и богатые крестьяне вели себя, как и до революции, «хозяевами жизни». Они эксплуатировали батраков из беднейших крестьян, позволяя себе обращаться с ними, как с бесправными людьми.
Существует штамп, что до 1929 года большинство крестьян были единоличниками, а коллективные хозяйства были небольшими островками в огромном море единоличных хозяйств. В общих чертах верно, но дело в том, что большинство этих единоличников не являлись частными собственниками своих земель. До революции подавляющее большинство крестьян числилось в сельских обществах – так предписывал закон. Сельское общество – это низшая социально-административная ячейка крестьянского сословия, совпадающая в большинстве случаев (не всегда) с крестьянской поземельной общиной. Столыпинская реформа не изменила радикальным образом этот порядок вещей. После революции сословия были отменены, все стали просто гражданами, но сельские общества остались, только назывались они земельными обществами. И традиционное общинное землевладение сохранилось. Схема реальности крестьянского бытия «волость – церковный приход – сельское общество» слегка изменилась на «волость – сельсовет – земельное общество». Конечно, создавались и сельскохозяйственные коммуны, и товарищества по обработке земли, и артели, но большинство крестьян существовали и вели хозяйство по принципу наименьшего отхода от традиций, от седой старины. То есть они оставались единоличниками в том смысле, что единолично (руками всех трудоспособных членов семьи) вели свое хозяйство, но в системе слегка юридически преобразованного общинного землевладения. Интерес представляет и то обстоятельство, что товарность крестьянского хозяйства после революции не повысилась, а, наоборот, понизилась – с 22 процентов в 1913 году до 11 процентов в 1926-м. К октябрю 1927 года в Башкирии насчитывалось 203 колхоза, которые объединяли 2503 крестьянских хозяйства (0,4 процента общего их числа), через год стало 1,1 тысячи колхозов, объединяющих 12,1 тысячи хозяйств (2,4 процента). Всеми видами сельскохозяйственной кооперации в конце 1928 года было охвачено 26,6 процента крестьянских хозяйств.
Идея провести сплошную коллективизацию не была изначальной программой большевиков. Она вызревала в 1920-е годы, причем вызревала довольно мучительно. Было много конкретных причин, которые давали о себе знать. Крестьяне судились на почве межевых споров, и этому не было конца. Зимой 1927–1928 годов возник так называемый кризис хлебозаготовок, что неудивительно при крайне низкой товарности крестьянских хозяйств. В 1928 году власти начали наступление на крестьянство. Вновь, как и во время Гражданской войны, у зажиточных крестьян изымали излишки зерна, правда, в гораздо меньших масштабах. Было понятно, что это не выход. А в конце 1929 года началась сплошная коллективизация. Непосредственным призывом к ней стала статья Сталина в «Правде» от 7 ноября «Год великого перелома». Одновременно перелом произошел и в политической жизни – от относительной внутрипартийной демократии к культу личности вождя.
Нет большого смысла приводить подробную хронологию событий, об этом написано много. Много написано и о хозяйственной стороне коллективизации, но это интересно только специалистам. В постсоветскую эпоху стало модно писать о коллективизации как о великой трагедии российского крестьянства, приводить статистику раскулаченных, сосланных в спецпоселения. Это действительно была великая трагедия. Были и ужасы раскулачивания, и хозяйственное головотяпство безумных масштабов, и статья Сталина «Головокружение от успехов», и массовый голод, и миллионы сломанных судеб. Внутреннее состояние советского общества в 1929– 1934 годах напоминало то ли войну, то ли перманентную чрезвычайную ситуацию (карточная система, принудительное перемещение десятков тысяч людей вместе с семьями). К концу 1934 года системой колхозов и совхозов было охвачено свыше 80 процентов крестьян, еще через пять лет – свыше 99 процентов. В 1940 году в БАССР насчитывалось 3982 колхоза, которые объединяли 436 тысяч дворов и 1836 тысяч человек. На примере конкретного региона цифры смотрятся более реально, чем в масштабе огромной страны.
Миллионы бедных крестьян становились колхозниками в добровольном, добровольно-принудительном или откровенно принудительном порядке, и их материальное положение едва ли становилось лучше, вряд ли они начинали лучше питаться, лучше одеваться, меньше «вкалывать». Но при этом они переставали считаться бедными, так как обрели равенство с бывшими более успешными зажиточными крестьянами. Теперь деревенский парень, происходивший из очень бедной семьи, мог запросто заполучить в жены первую красавицу на селе. А какой «психологический кайф» испытывали представители беднейших слоев крестьянства от раскулачивания богатеев! Это обобщенная картина событий на уровне житейской психологии. В действительности в каждом конкретном селе были и свои нюансы, и свои отклонения от «генеральной линии»– где-то бывший кулак становился председателем колхоза, где-то и бедняк попадал под раскулачивание, кто-то с кем-то сводил личные счеты.
В начале тридцатых годов сотни тысяч крестьян побежали в города. Кто-то распродавал свое имущество, не дожидаясь, пока его официально раскулачат и сошлют, кто-то просто попал в струю. Государство отреагировало жестко – ввело драконовскую паспортную систему. Паспортная система от 1932 года резко ограничила свободу передвижения, возвратив большинство сельских жителей почти в крепостное состояние, но положение беспаспортных колхозников (работникам совхозов паспорта выдавали) более походило на положение сельских обывателей до 1906 года. Кстати, период коллективизации отделяет от крестьянской реформы Александра II семьдесят лет – меньше, чем современную эпоху от периода коллективизации. Восьмидесятилетние старики 1930 года могли хорошо помнить времена настоящего крепостного права. Среди темных крестьян ходили даже слухи о том, что колхозы вскоре передадут помещикам. С другой стороны – для молодых открылись новые социальные лифты, вплоть до карьеры председателя колхоза.
Государство экспроприировало у крестьян средства производства и возвратило их в крепостное состояние. Это правда, но это одна сторона дела. Было ликвидировано крестьянство как класс. Более того – была ликвидирована самобытная российская цивилизация, культурологическая реальность «русских туземцев». В политэкономическом аспекте российская деревня оказалась своего рода внутренней колонией, из которой можно выкачивать средства для форсированной индустриализации. Интересно, что период коллективизации в СССР хронологически совпал с периодом великой депрессии на Западе. В 1932 году не только в украинских деревнях, но и в Нью-Йорке десятки тысяч людей умирали от голода. А что касается Сталина, то он продолжил дело не столько Ленина, сколько Петра I – осуществлял модернизацию России самыми жесточайшими методами, но под лозунгом строительства социализма в отдельно взятой стране. Было ли это злодеянием или благодеянием – вот в чем вопрос. Стоит ли восхищаться патриархальным народом, в котором царило невежество и жуткие нравы? В первой половине тридцатых годов грамотность населения СССР уже переваливала за 60 процентов, а охват детей школьным образованием стал практически полным. Многовековой привычный уклад крестьянской жизни был сломлен. Повсюду закрывали церкви, но открывались клубы, кинотеатры, дома культуры, в колхозах появлялась передовая техника (в годы НЭПа у наиболее продвинутых крестьян-единоличников были трактора, но в 1928–1929 годах они были принудительно выкуплены государством в пользу колхозов). Вот в этом и заключаются противоречия. Коллективизация была прогрессом или регрессом? В долгосрочной перспективе коллективизация обеспечила превращение огромной массы традиционного крестьянства в пролетариат, как класс индустриального общества, то есть выполнила задачу буржуазной модернизации, но очень непростым и отличным от стран Запада путем. Можно сказать, что это был прогресс с элементами временного регресса (вплоть до второй половины 50-х годов сельские жители СССР питались хуже, чем в 1927 году, а многие колхозники впервые получили паспорта только во второй половине 70-х). Прогресс этот был оплачен чудовищной ценой, с этим мало кто будет спорить.