Саратовский край на переломе

На Воскресенском кладбище Саратова по меньшей мере два захоронения жертв политических репрессий. Среди них – ученый Николай Вавилов, священнослужители, обычные люди. Памятники жертвам установлены не на их могилах, а ближе к входу – «для удобства».

В Саратовской области, как уже рассказывала «Газета недели», места расстрелов и захоронений репрессированных известны только приблизительно, по устным легендам.

Чтобы попасть к расстрельному рву, сворачиваем от въезда на Воскресенское кладбище направо. Никаких указателей нет. Утоптанная тропинка ведет между оградками, стоящими почти вплотную. Тропинка упирается в железобетонный забор гаражного кооператива. Последняя могила и есть мемориал. Посеревший от времени деревянный крест. Между перекладинами торчат красные пластиковые гвоздики. На мраморной плите выбито: «Здесь похоронены жертвы репрессий 1930-х, 1940-х и начала 1950-х годов». «Определение «здесь» очень относительно», – говорит священник Максим Плякин.

Как говорится на сайте «Виртуального музея ГУЛАГа», крест «на участке кладбища, где, как предполагается, находятся братские захоронения заключенных» установило общество «Мемориал» в 1989 году. Как рассказывает отец Максим, его сюда впервые привели «духовские бабушки» – старые прихожанки Духосошественского храма. «Он был закрыт в июле 1939 года последним в Саратове. Духовская община сохранила максимум памяти», – поясняет священник.

Не выяснено ни одного имени лежащих здесь. Не доказано даже, что они действительно здесь. Это известно только из устных преданий. Отец Максим оглядывает могилы вокруг. На надгробиях указаны 1975-1976 годы. «В 1930-е здесь был пустырь, городская окраина. Кладбище дотянулось сюда сорок лет спустя. В 1976-м его закрыли».

Официальные мероприятия – панихида, которую служат накануне Дня саратовских новомучеников в сентябре, и траурная церемония в День памяти жертв политических репрессий 30 октября – проходят у другого памятника. В 2000 году при входе на кладбище торжественно открыли гранитную плиту с надписью: «Жертвам массовых политических репрессий, невинно убиенным на земле саратовской». На этом месте точно никого не расстреливали и не хоронили. Зато здесь есть асфальт.

«Вот!» – отец Максим резко останавливается у маленького камня за тесной оградкой. На табличке указано «Н.И. Вавилов. 25.11.1887 – 26.01.1943». В землю воткнуто несколько пластмассовых цветочков, почти незаметных в пышных сорняках.

Памятников Вавилову на Воскресенском кладбище тоже два. Как разъясняет сайт саратовской мэрии в разделе «Достопримечательности», официальный монумент (14-тонную гранитную глыбу с высеченным лицом ученого) поставили в «наиболее посещаемом месте, у входа на кладбище, недалеко от могилы Н.Г. Чернышевского».

Как рассказывает начальник отдела природы областного музея краеведения Наталия Пантеева, история о тюремном захоронении в разных вариациях передается среди жителей кладбищенского поселка. В 1989 году на музейный вечер памяти Вавилова пришла сторож кладбища Зоя Нестеренко (она увидела расклеенные по городу афиши). Женщина рассказала, что могила с такой фамилией на табличке находилась на участке №26.

В 1993 году Наталия Михайловна записала воспоминания Валентины Зубановой, жившей в одном из домов при кладбище. По словам Зубановой, они с матерью с конца 1950-х годов по просьбе какой-то женщины начали ухаживать за могилой на 26-м участке. «В 1970-м на центральной аллее ставят памятник, буковки прикрепляют. Жительницы рассказали коменданту кладбища, что давно присматривают за могилой, на которой указаны те же фамилия и годы жизни, только без слова «академик». Комендант попросила Зубанову проводить ее на место. Выдернула табличку и наотмашь отбросила в кусты – мол, не должно быть двух одинаковых могил. Видимо, начальница боялась, что за путаницу ей влетит», – рассказывает Наталия Пантеева.

Наталия Михайловна закончила биологический факультет СГУ в 1972 году. На лекциях Вавилова упоминали вскользь. Много позже, разбирая архивы, она выяснила, что саратовский биофак считался «кублом», источником неблагонадежных настроений, и в 1948 году был зачищен. «О репрессиях я ничего не слышала, хотя они коснулись моей собственной семьи», – говорит собеседница.

В 1930 году ее дедушку Афанасия Панинаиз села ЧернышовкаАткарского района объявили кулаком – у пастуха был дом под железной крышей. Деду дали восемь лет лагерей. Внучка не смогла выяснить, когда и где он умер.

Мама восемь лет не видела сахара, – вспоминает Наталия Михайловна. – В детстве я часто замечала, как мама вяжет и всхлипывает. Спрашивала, о чем плачешь? Она отговаривалась: да так, дочка, о жизни».

В 1976 году, работая в музее, Пантеева увидела в календаре памятных дат предстоящее 90-летие Вавилова и предложила создать выставку. «К моему удивлению, администрация музея идею не поддержала. Мне было заявлено: если мы не сделаем выставку к его юбилею, нас никто не поругает». Отношение к прошлому колебалось с линией партии, иногда стремительно. В том же году из Москвы в саратовский обком спустили письмо о проведении вавиловских торжеств. Обком вызвал музейное начальство. Начальство рапортовало, что выставка уже готовится.

«В 1991 году в музей пришел мужчина и сказал сотрудникам, что сидел с Вавиловым в тюрьме. Сначала я подумала, что это один из тех, кто «нёс с Лениным бревно». Но его история оказалась правдой». Николай Паржин, ученик саратовской школы №12, был арестован весной 1941-го за участие в литературном кружке. 16-летний подросток написал недостаточно почтительные стихи о Сталине и получил 13 лет исправительно-трудовых лагерей. В октябре 1941-го в саратовскую тюрьму №1 УНКВД (нынешний СИЗО-1) прибыл этап из Бутырки.

По словам Паржина, этапированных два дня держали во дворе, так как здание было переполнено. Соседями Паржина оказались художник, филолог, высокопоставленные офицеры и Николай Вавилов, которого называли «товарищ агроном». Ученый поразил подростка, объявив голодовку, когда ему отказались выдать бумагу и карандаш.

Об условиях содержания заключенных рассказывал музейным сотрудникам бывший надзиратель Константин Тамарлаков. В тюрьме было холодно. Спецодежды для арестантов не имелось. Вавилов обматывал руки и ноги тряпками. Он опух от голода, но до последнего просил письменные принадлежности – хотел закончить книгу (позже рукопись была уничтожена). Заключенных было много, и умирали они часто, но смерть Вавилова надзиратели запомнили и по секрету рассказывали о нем приятелям спустя несколько лет.

Если от входа на кладбище свернуть налево, можно попасть на место захоронения жертв «красного террора», закончившегося за 17 лет до «большого». Дорога заросла травой. Пахнет сеном и какими-то фруктами. Сверху падают и разбиваются о надгробие мелкие груши.

«Это не мы, это люди вешают», – отец Максим Плякин указывает на маленькую картонную стрелочку, привязанную к оградке. По стрелочкам доходим до мемориала. «В 2006-м поставили новую ограду, крест, а главное – плиту с именами».

В списке очень разные люди. Марию Жутикову осудили за дачу взятки. Георгия Джакелли – за то, что служил в жандармерии. Константин Готовицкий работал земельным чиновником.Аверьян Гришинбылпопечителем благотворительной чайной, устроенной в противовес питейным заведениям.

В числе казненных – священнослужители, которых ревтрибунал судил в большом зале консерватории в рамках первого в новой России процесса над духовенством. Суд называли открытым, но, как это случается на современных публичных мероприятиях, зрителей фильтровали. Как рассказывает отец Максим, в деле сохранились корешки билетов, которые раздавали членам профсоюзов, советским служащим и партийным работникам. «Когда мы просматривали большое фото, сделанное с балкона, увидели человека с усами. Стоп, это же Василий Иванович! Чапаев занимает вип-место в первом ряду, а справа – его знаменитый ординарец».

Жители губернии собрали около 10 тысяч подписей за отмену приговора. Но, как это бывает с современными петициями в защиту «экстремистов», мнение граждан проигнорировали. Саратовская ЧК (работала в здании на улице Шевченко, где сейчас центральная музыкальная школа) постановила применить «красный террор».

Осенью 1919-го на этом месте с перерывом в девять дней провели два расстрела – 28 и 13 человек (некоторые историки считают, что был и третий). По устным легендам, решения ЧК приводили в исполнение по вечерам, сразу после вынесения приговора. Приговоренные сами копали ров. «Конечно, здесь умещается не вся братская могила, – священник указывает внутрь оградки. – Прихожанка, хоронившая маму в 1950-х, рассказывала: когда копали могилу неподалеку, попадались старые кости.В начале 2000-х была идея провести раскопки и установить точные границы рва. Но для этого пришлось бы сносить десятки соседних позднейших могил».

В Вольске, как рассказывает священник, краеведы выяснили, что исполнительный полигон находился в пригороде у железной дороги. В Пугачеве в овраге, который краеведы считают расстрельным, установлен памятный крест и проводятся заупокойные службы. «Известно, что расстреливали также в Балашове и Энгельсе, но по ним сведений почти нет».

«Вот здесь начинаются мученики XX века. Расстрелян в 1919-м, осужден в 1937-м, умерла в тюрьме в 1941-м», – быстро перечисляет отец Максим, показывая на фотографии за стеклом музейной витрины. Музей посвящен истории митрополии и христианства на Нижней Волге. Экспозиция 1920-1940-х годов занимает половину стены.

Внимание органов привлекали не только популярные священники из крупных городских храмов. «Галочки» в отчетности приносили многочисленные сельские батюшки. «Три-четыре страницы, напечатанные в НКВД, – всё, что известно об их жизни». Например, священника Якова Логинова изСамодуровки Вольского района (ныне село Белогорное)арестовали за то, что сельчане выдвинули его в Верховный Совет. Официальным кандидатом по округу был Андрей Вышинский.

«К 1937 году репрессии вышли на уровень, когда началось планирование количества казненных. Конвейер работал на скорость. Например, отец Дионисий Щёголев из Аркадакского района был арестован, осужден и расстрелян в течение девяти дней», – рассказывает отец Максим. Щёголев служил в деревянной церкви в маленьком селе Чиганак. Пришедшие с обыском сотрудники НКВД констатировали, что в доме нечего даже изъять. Здание церкви до сих пор стоит, но пришло в аварийное состояние. Службы здесь не ведутся.

В самом начале 1990-х по запросу архиепископа Пимена Хмелевского спецслужбы передали епархии список из 900 имен репрессированных по церковным делам. «Это стало базой для дальнейших поисков. Составители механически подошли к заданию: включили только тех, у кого на обложке дела было написано «поп». В результате, например, святой Косма из Рыбушки в перечень не попал, так как был осужден по кулацкой статье», – вспоминает отец Максим. По его словам, сейчас в списке более 1300 имен.

Для получения сведений из архива ФСБ нужно написать заявление на ознакомление с делом конкретного человека. «Иногда отвечают: информация предоставлена быть не может. Почему – не всегда ясно. О ком-то дают только справку, в которой указаны дата ареста, приговор и пометка о приведении в исполнение. В лучшем случае приглашают на Дзержинского почитать дело. Это происходит в отдельной комнате в присутствии сотрудника. Порой он берет лист А4, скрепку и говорит: эти страницы дела вы не прочитаете. Нельзя заранее предугадать, какая часть информации останется секретной. Иногда, наоборот, позволяют сделать ксерокопию, сфотографировать или что-то переписать от руки. Кажется, многое зависит от того, кто в данный момент руководит областным управлением», – рассказывает отец Максим.

Выездную экспозицию, посвященную репрессированным священникам, выставляли в музеях Маркса, Балашова, Энгельса. «Интерес колоссальный. Многие посетители вообще впервые узнали о происходившем, – добавляет отец Максим. – Сейчас тему репрессий вытесняют на периферию общественного сознания. Тренд – «ничего не было».