Русская деревня на переломе читать

Помещичьи крепостные, повторяем, были обыкновенными рабами, а вот удельные — настоящими крепостными в общеевропейском смысле, прикрепленными к земле: их самих никто не продавал и не покупал.

К концу царствования Николая I помещичьих крепостных оставалось менее половины сельских жителей, всего около 30 % общей численности населения России, вместе с членами семей — порядка 18 млн. человек; государственных крестьян — немногим больше.[156]

Нормой XVIII века, при трехпольной системе пахотного земледелия — прогрессивной в то время, проверенной и в России, и за границей, для индивидуального крестьянского хозяйства устанавливалось 18 десятин пашни: три поля по шесть десятин. Всего же крестьянскому хозяйству (с учетом усадьбы, подсобных помещений и возможности выпаса скота) нужно было больше земли — приблизительно 36,5 десятин.[157]

Павел I задумал грандиозную аграрную реформу: он решил обеспечить всех государственных крестьян скромной нормой — пятнадцатью десятинами пашни на каждое хозяйство. Подготовительные работы привели к полному конфузу: выяснилось, что даже 8-десятинной нормой обеспечить их невозможно — так изменилось соотношение между численностью крестьян и площадью государственных земель (помимо частновладельческих!), доступных для использования в земледелии.[158]

Результаты приобрели чисто академическое значение: реформаторская деятельность Павла была вскоре жестоко пресечена.

В итоге же к 1861 году средняя обеспеченность государственных крестьян по всем русским губерниям Европейской России снизилась до 5,15 десятины, а в центральном земледельческом районе — до 3,82 десятины.

Хуже оказалось у удельных крестьян. У них эти показатели составили соответственно 2,91 и 2,15 десятины.

У помещичьих крепостных получилось хуже, чем у государственных, но лучше, чем у удельных: соответственно 4,07 и 3,14.[159]

Сейчас эти нормы выглядят просто смешно: современный фермер на Западе, занимаясь пахотным земледением, обрабатывает поля, преышающие по размерам угодья дореволюционного русского села или современного российского колхоза.

В то же время гораздо меньшая площадь требуется сегодня для современного комплексного хозяйства с парниками, птичниками и прочим, способного прокормить многие сотни людей. Но это сегодня, и не в российском климате. А в середине XIX века русским землепашцам требовалось примерно то же и примерно столько же, что и веком ранее. А имели они практически в 3–7 раз меньше!

Но ведь эти показатели нужно рассматривать и как количественные показатели того самого аграрного перенаселения, о котором мы упорно пишем. Ведь 15-десятинная норма была не выдумкой, а действительно общепринятым представлением о возможностях и потребностях крестьянского хозяйства. Разумеется, норма есть норма: кто-то ее мог перевыполнять, а кто-то не мог выполнить — для того нормы и существуют. Но едва ли она могла быть невыполнимой для большинства тогдашних крестьянских хозяйств. Да дело и не в ее изначальной оценке — была ли она верна или нет.

Всякий прогресс (в сельском хозяйстве он затрагивает разные стороны деятельности и оценивается различными показателями) обязательно должен сопровождаться ростом производительности труда, грубо говоря — объемом выработки, приходящимся на среднего работника в единицу времени.

15-десятинная норма — это типичная «трудовая» норма, т. е. оценка объема работы, какую способен выполнять один работник (с помощью чад и домочадцев) в пахотном крестьянском хозяйстве. Если бы происходил нормальный технический прогресс (а какой-то, конечно, имел место и в тогдашней России), то трудовая пахотная норма должна была бы возрастать — это и подтверждается всей последующей историей мирового сельского хозяйства. В России же она убывала, утратив значение трудовой нормы, поскольку теперь возможности работника ограничивались уже не его физической силой, состоянием рабочего скота и технической обеспеченностью, а размерами имеющейся пашни!

И другие возможности повышения эффективности хозяйств становились недоступны крестьянам, стиснутым прогрессирующей нищетой и пространственной ограниченностью: к жестоким конфликтам стал приводить и дефицит места для выпаса скота. А в результате: «по самому верному исчислению, крестьянин должен иметь не менее 5 коров, чтоб надлежащим образом удобрить одну десятину земли, а если две, то 10 коров. Такого количества вы нигде не найдете у Русских крестьян, а к сожалению, очень часто не больше двух и даже одной. От этого и земля не может быть достаточным образом унавожена, и хлеб не может родиться как следует».[160]

Имеющиеся оценки объективной обеспеченности крестьян пахотной землей нужно трактовать теперь таким образом, что уже к 1861 году в русских деревнях было в 3–7 раз больше наличных работников, чем требовалось по трудовым нормам!

Мало того, имевшиеся излишние работники, составлявшие к 1861 году заведомое большинство сельского населения (хотя практически никто не делил тогда крестьян на нужных и ненужных), продолжали размножаться и плодить потомков, которые в будущем могли только преумножать собой категорию заведомо ненужных, лишних людей — не каких-то там Онегиных и Печориных, а нищих и несчастных русских деревенских мужиков и баб!

Это пока еше не было катастрофой, но дело явно шло к ней!

Необходимость повышения отдачи крестьянского труда не уменьшалась, как видим, а возрастала со временем. Проходили десятилетия, подзабылись ужасы Пугачевщины, забывались и прозрения российских идеологов коммунизма времен Федота Удалова, но потребность в коллективизации сельского хозяйства все увеличивалась.

В середине 1850-х годов известный идеолог и практик готовившейся реформы 19 февраля 1861 года, славянофил Ю.Ф. Самарин (1819–1876) так это описывал в 1856 году: «Лет 70 назад, владельцы значительных имений мало занимались сельским хозяйством и по большей части довольствовались умеренным оброком[161], собирая, сверх того, натурою различные припасы для своих домашних потребностей. Они управляли своими вотчинами издали, но поверхностно, сильно налегая на свою дворню и оставляя в покое крестьян. Только в случае неисправности в платежах или крупных беспорядков, предпринимаемы были в отношении к последним единовременные меры строгости. /…/ крестьяне /…/ жили своим умоми отдавая помещику часть произведений своего труда, располагали свободно всем своим временем и всеми своими рабочими силами. /…/

Этот порядок вещей изменился постепенно /…/. Имения быстро дробились и с каждым новым разделом средства владельцев уменьшались, а потребности их, как существенные, так и искусственные, порожденные непомерным развитием роскоши, не только не ограничивались, но возрастали в изумительной прогрессии. Между тем крестьяне, обедневшие во многих местах от истощения земель, /…/ не только не выносили увеличения оброков, но даже в платеже прежних денежных повинностей становились неисправными. Тогда дворяне /…/ избрали самое сподручное и дешевое средство: заведение барщины. Крестьяне еще оставались полными хозяевами в своих домашних занятиях и в своем быту, но половину их времени и рабочих сил помещики взяли в свое распоряжение»[162] — это, как оказалось, стало лишь прелюдией к последующему.

Безо всякой коммунистической идеологии и без пропаганды этих методов в прессе (к тому же они очевидно противоречили закону Павла I о трехдневной барщине!) в России стала все более внедряться форма эксплуатации, именуемая «месячиной» — перевод крестьян на положение дворовых — т. е. лишение всех возможностей к самостоятельному применению труда, но с использованием рабов на сельскохозяйственных работах.

Исследуя социально-экономические процессы в деревне в первое двадцатилетие (с 1861 по 1880 г.), нельзя умолчать о событиях 1881 и 1882 гг., которые были результатом этих процессов и помогают понять их историческое значение. Начальпый этап развития новой формации составляет период между двумя революционными ситуациями — первой, датированной Б. И. Лениным 1859—1861 гг., и второй,— датированной им 1879—1881 гг. Являясь последствием реформ 60-х годов, социальные процессы, совершавшиеся в русской деревне в эти промежуточные годы, привели к новому подъему революционного движения и к новым частичным уступкам правительства. Именно эта связь между дпу-мя революционными ситуациями придает цельность данному периоду и должна быть раскрыта с хозяйственной и политической точек зрения. Конечно, здесь неизбежны экскурсы и в ближайшее прошлое, когда речь будет идти о предпосылках реформы 1861 г.

На территории, которую в настоящее время занимает Российская Федерация, бок о бок с русскими крестьянами жили земледельцы и скотоводы других народностей — башкиры, татары, казахи и другие. Так же как и русские крестьяне, они были объектом эксплуатации со стороны привилегированных классов, составляли единую массу трудящихся и время от времени открыто выступали против помещиков и чиповников в борьбе за свои ии-тересьь/Но у каждой нерусской народности были свои этнические — особенности, свой уровень экономического развития, собственные культурные традиции. В настоящем ’исследовании нерусские труженики рассматриваются совместно с русскими крестьянами как единая трудящаяся масса, а их национальные особенности затрагиваются лишь постольку, поскольку они оказывали влияние на русских соседей или сами испытывали на себе воздействие русского народа.

Очерченная постановка избранной темы определяет собою внутреннее построение всей работы. Первую часть составляют главы о принципиальных осповах аграрных реформ 60-х годов XIX п., о вновь созданных «учреждениях но крестьянскому делу» (так назывались они в официальных документах), о нравительствен-

Ной политике ПО крестьянскому вопросу и о реакции деревни на проводимые законы. Вторую часть занимает изложение тех последствий. которые имели место под влиянием аграрных реформ; здесь освещены те социально-экономические процессы, которые (частью стихийно, частью сознательно) происходили в русской теревно, их общие закономерности и местные особен пости. Эта вторая часть исследования завершается главой об обратном воздействии мероприятий царского правительства, сопровождавших пторую революционную ситуацию 1879—1881 гг.

Какими источниками располагает исследователь при разрешения постав лен лет задачи? Эти источники могут быть разделены на две основные группы: с одной стороны, правительственные акты, а ‘с друТ6й“- общественные выступления. К первой группе относятся законы и административные распоряжения^отражав-шие государстветшуто политику но крестьянскому вопросу. Эа ними следуют донесения и отчеты о проводимых мерах и положа — 1 нии деревни, представлявшиеся губернаторами, прокурорами, жандармами и другими представителями местной администрации. Особую и чрезвычайно ценную категорию составляют отчеты о произведенных специально командированными сенаторами ревизиях. Большое значение имеют акты текущего делопроизводства центральных и местных органов власти — Земского отдела Ми — | нистерстла внутренних дел, Главного комитета об устройстве | сельского состояния, казенных палат и т. д. Наконец, не менее * важны издания статистических комитетов и специально учреждавшихся комиссий по обследованию хозяйственного положения деревни — Податной, Валуевской и проч.  )

К источникам, исходившим от представителей общества, относятся прежде; всего обширные материалы публицистического характера (журналы, газеты, брошюры, непериодические сборники), заключающие в себе не только сведения о событиях, но также мнения представителей различных течений общественной мысли. Немалую роль играет информация о состоянии сельского хозяйства, исходившая от сельскохозяйственных обществ и земских учреждений. Более субъективными, но зато богатыми по содержанию являются наблюдепия современников, которые выходили» в свет в форме журнальных статей и отдельных книг (В. В. Бер-ни-Флеровского, Глоба Успенского, А. ТТ. Эттгельгардта и других авторов). Но своему характеру и по исторической ценности к ним примыкают дневники и воспоминания — министра внутренних дел I П. А, Валуева, мировых посредников, революционных «ходоков в парод» и т. д.

Особое положение среди источников занимают итоги земских подворных переписей: они предпринимались органами земского самоуправления, находившегося под наблюдением и отчасти под властью правительства, но проводились коллективно прогрессивными статистиками народнического направления. Это — наиболее богатый И’ точный источник о пореформенном состоянии русской

Деревни. К сожалению, 70-е — начало 80-х годов — только начальный период проведения коллективных земских обследований, но и то, что они дали, заключает в себе важные материалы для освещения реальной действительности. В мспьтпей степени такая оценка может быть отнесена к самостоятельным очеркам земских статистиков (например, II. Н. Романова по Вятской губернии,