История одного перелома книга
-
24. 01. 2017
В 22 года модель Евгения Воскобойникова попала в аварию и оказалась в инвалидном кресле. После этого она переехала из Воронежа в Москву, стала ведущей на «Дожде» и родила дочку Марусю
Печальная слава
Мы с Настей подали в суд на водителя, Алексея Гончарова. Шли слушания нашего дела, воронежские газеты ждали решения суда. Меня одолевали журналисты. «Во сколько оценят искореженную жизнь двух моделей», «ДТП, всколыхнувшее Воронеж», «судьба “Леди Совершенство” печальна». Телефон разрывался от звонков продюсеров из Останкина, которые, прочитав подобные заголовки, сразу зарядили производство сюжетов. Не всегда они могли подобрать какие-то дипломатичные выражения, так что сразу переходили к делу: «Мы хотим снять, как вы несчастны. Соглашайтесь, это может и на суде сыграть в вашу пользу».
Когда приезжали телевизионщики, дома было не развернуться. Я встречала столичных репортеров на своей красной коляске и в розовом спортивном костюме. Я послушно выполняла их указания. Я по десятому кругу рассказывала, что происходило в тот вечер. Как меня завалили цветами и подарками после показа. Как я села в машину к нетрезвому водителю. Как Алексей давил на газ, и мы на заднем сидении визжали. Все это я произносила, пока причесывалась, красила губы, глаза, а камера медленно отъезжала от моего отражения в зеркале и вот — видны последствия! Моя красная коляска. На ТНТ под мою историю подложили ударную музыку, чтобы было пострашнее, и выстраивали сюжет таким образом, чтобы продолжение зритель узнал только после рекламной паузы. Каждые 10 минут диктор заново повторял, что произошло, на случай, если вдруг кто-то из зрителей успел позабыть или только что подключился: «Все жители Воронежа знают Евгению Воскобойникову в лицо. Она улыбается им с витрин магазинов и рекламных щитов», «Это видео того вечера», «Редакция получила фотографию с места события — милиционеры не верили, что на заднем сиденье кто-то мог выжить».
Конкурс «Леди Совершенство». С Катей Ишутиной и Настей Ругаевой, которая тоже была в той машине во время аварии, 2005 годФото: из личного архива
Команда НТВ для своего сюжета организовала фотосъемку меня на коляске. Мне сделали прическу, макияж. Это было приключение: надо было поехать в студию, общаться с новыми людьми — я была им очень за это благодарна. Фотограф меня хвалил. В эфире прозвучало: «Однажды с высоты подиума Жене пришлось спуститься в инвалидную коляску. Только для настоящей королевы красоты и коляска — трон», «Женин знакомый разбил не только машину, но и ее жизнь», «Мужчины теперь буквально носят Женю на руках», «Женя думает, как выжить самой», «Друзья про Женю вспоминали нечасто» — за кадром звучала печальная скрипка.
Мы хотим снять, как вы несчастны. Соглашайтесь, это может и на суде сыграть в вашу пользу
Только через пять лет после аварии я первый раз поговорила с психологом. Я об этом уже упоминала, но хочу еще раз подчеркнуть — никакой системы, никакого протокола, что делать, если человек жил себе жил, попал в аварию и остался навсегда инвалидом, не существует. Каждый карабкается как может. Кому-то везет оказаться в столице, где есть подобные наработки, кому-то везет встретить грамотного врача, который знает специалиста по теме и советует к нему обратиться. А кому-то не везет.
Мы с Лизой и Светой были собственной группой поддержки. Я старалась раскрасить свою жизнь чисто технически — я окружила себя розовым. В буквальном смысле: розовой одеждой, розовыми заколками, розовыми сапогами, розовыми сумками — я хотела победить хандру и серость вот таким лобовым методом. Девчонки смеялись надо мной. В очередном реабилитационном центре я сидела на кровати в малиновом костюме. Его сделала Маша Цигаль, он был расшит крупными стразами, на мне красовалось мое собственное имя: Евгения Воскобойникова! А вокруг грязные протечки на стенах, ободранная штукатурка, убогое постельное белье, у меня в руках пластиковая тарелка, мы заливаем «Ролтон» кипятком и сейчас будем есть. А потом чай пить из эмалированной кружки. Ну как тут без ярких красок?
Санаторий для спинальных больных. Пытаюсь стоять в брусьях. Крым, 2007Фото: из личного архива
После травмы мысли путаются, надо еще догадаться, что хорошо бы поговорить с опытным психологом. На самом деле психологическая помощь нужна всем и сразу, не только тому, с кем приключилась беда, но и его родственникам. Ведь после случившегося они испытывают настоящий шок, проходят через колоссальный стресс. Они за считанные секунды впадают в полную зависимость от своего ребенка, мужа, жены, родителя, брата, сестры. Они совершенно теряют свободу: не могут уехать, оставить его одного. К тому же им трудно принять тот факт, что их близкий стал инвалидом. Они не знают, что делать, как общаться, как правильно ухаживать. Если такую семью с самого начала поддерживает профессионал, переживание произошедшего проходит конструктивнее, что ли. Рано или поздно все понимают, что жизнь не повернуть вспять. Пора принять, что ничего не будет как прежде. На то, чтобы понять, что и я уже другая, у меня ушло три года. И еще несколько лет на то, чтобы понять, как жить дальше.
Своего первого и единственного психолога Дарью Андреевну я встретила в реабилитационном центре «Преодоление» в Москве. Дарья Андреевна начала заниматься темой психологической помощи инвалидам в конце девяностых, когда никакой отечественной литературы на эту тему просто не было. Психологи пытались пользоваться имеющимися наработками по общению с онкобольными, жертвами стихийных бедствий, но это не всегда хорошо работало. Дарья Андреевна с пациентами центра занимается так называемой экзистенциальной терапией. Она помогает найти смысл в жизни в новых обстоятельствах, дает возможность человеку найти себя в какой-то деятельности.
Дарья Андреевна первой заметила, насколько крепко я вжилась в роль героини плаксивых телевизионных сюжетов. Она мне сказала: «Попробуй не зацикливаться на этом. Не заняться ли тебе чем-нибудь более конкретным? Если ты так хорошо себя ощущаешь в кадре, может, тебе попробовать получить работу на телевидении?» Я была ошарашена таким предложением. Я живу в провинции. Я инвалид. Какая работа на телевидении? В голове крутились все эти вопросы. Я начала понимать, что я уже несколько лет загоняю себя в тесные рамки, хотя мне казалось, что я, наоборот, всему миру демонстрирую свою активную жизненную позицию. Вот только походами в кафе она не заканчивается.
Если бы я встретила Дарью Андреевну раньше, мне бы это очень помогло и сэкономило бы немало нервов и бессонных ночей. Снова замкнутый круг: попасть на консультацию к Дарье Андреевне или к другому специалисту с подобным опытом можно в реабилитационном центре. «Преодоление» принимает только тех, у кого уже оформлена инвалидность. Инвалидность оформляют минимум через четыре месяца после того, как случилась беда. В большинстве случаев слово «инвалид» в первые месяцы для человека неприемлемо, как это было у меня. «Какой я инвалид? Я встану и пойду. Я не хочу себя заклеймить», — так я рассуждала. На реабилитацию до сих пор часто попадают случайно, никто ничего не знает. Надо рыть, чтобы найти необходимую информацию, а это не все умеют. И уже не говоря о том, что, несмотря на дотации соцзащиты, реабилитационные центры стоят дорого. Человек сталкивается со своей новой реальностью: еще вчера он бегал по своим делам, а сегодня не может выйти из подъезда. А если ему это удается, то на него все пялятся. Он только что управлял своей жизнью, работал, а теперь у него кончаются последние сбережения, а что ему сулит будущее — неизвестно. Пока человек попадет на прием к условной Дарье Андреевне, стресс может довести его до ручки.
После каждого интервью на телевидении мне приходили десятки сообщений в «Одноклассниках». Наша страна оказалась богата на искренних людей, которые, видимо, могут прочувствовать чужую беду, стоит им расписать ее во всех подробностях, и выстроить повествование по законам драматургии. Мне было приятно получать слова поддержки, хотя реакция была в основном такая: «Как же так? Красивая девушка и на коляске, ай-ай-ай» — как будто с красивыми ничего плохого не случается, и болезни удел некрасивых. Возможно, я и сама когда-то думала, что плохие вещи случаются только с людьми из какого-то параллельного мира. А на деле это оказалось совсем не так. Большинство травм — это автомобильные аварии, неудачные приземления в спорте. Жертвами обычно становятся представители среднего класса, которые могут себе позволить иметь машину и кататься на лыжах, горных велосипедах и заниматься разного рода экстремальными видами спорта.
«Я хотела удлинить ноги. К сожалению, операция прошла не слишком удачно». Мой ответ девушка приняла за чистую монету
После документального фильма с громким названием «Плата за скорость» мне пришло сообщение от мужчины из Москвы. Слово за слово, завязалась переписка. Меня удивило, что Леша так же чувствует смешное, как и я. Это довольно редкое качество у здоровых людей. Мы с Лизой и Светой соревнуемся в черном юморе. У нас это приобретенный навык, он совершенно необходим, когда бÓльшую часть времени тебя окружают врачи и другие колясочники. Хотя я понимаю, со стороны наши шутки могут показаться диковатыми. Мы с друзьями-колясочниками можем сказать один другому «ты чё тут расселся», хотя понятно, что это только нам между собой смешно, а если кто-то из здоровых людей так к нам обратится, это будет по меньшей мере неуместно. Помню, на какой-то вечеринке очередная фифа (которой я сама была еще недавно) со вздохом провожала меня жалостливым взглядом, ее любопытство взяло верх, и она спросила:
— Что с тобой случилось?
— Я хотела удлинить ноги. К сожалению, операция прошла не слишком удачно.
Мой ответ девушка приняла за чистую монету и от ужаса не знала, что сказать! «Что с тобой?» — этот вопрос я читаю в глазах всех, кого встречаю в подъезде, на автомобильной парковке, на вечеринках, на встречах, на улице — везде.
На «Дожде»Фото: Денис Борисов-Рис
Мы с друзьями-колясочниками коллекционируем такие истории. Мой друг Слава любит проехать мимо шумной компании мальчишек, которые на веранде какого-нибудь заведения курят кальян и веселятся, и обратиться к ним с поучительной речью: «Братухи, а я ведь тоже раньше любил кальян. Чуть ли не каждый день его курил. А в результате, вот оно как обернулось», — Слава бросает печальный взгляд на свою коляску, а ребята не могут вымолвить и слова.
Есть еще у нас замечательный парень Саша. Как-то раз к нему приехала девушка Инна, фотограф, она делала проект о колясочниках. Это Слава их познакомил, и, чтобы как-то подготовить Инну к предстоящей встрече, он ей сказал:
— Ты когда с ним будешь говорить, ты старайся ничего не упоминать о медведях.
— О медведях? Почему?
— Ну как же — Саша однажды пошел на охоту, и его там задрал медведь!
— Господи, какой ужас!
Когда Инна приехала к Саше, она хотела его как-то поддержать и начала со слов: «Саша, я слышала, что с вами произошло в лесу, мне так жаль», надо было видеть Сашино лицо! Конечно, никакого медведя он не встречал.
Леша наши шутки прекрасно понимал. Мы с ним болтали вечерами напролет. Он был старше меня, в разводе, играл на бирже, по выходным виделся со своей взрослой дочкой. В переписке он явно заигрывал со мной, и сперва меня это невероятно удивляло. Как давно я ни с кем не кокетничала! Как давно я не чувствовала, что имею полное право получать удовольствие от того, что я кому-то нравлюсь, пусть и по переписке.
Я снова была собой. Не колясочницей с тяжелой судьбой, а молодой девушкой, которая нравится мужчине
Однажды в дверь позвонили. Папа открыл дверь, на пороге стоял какой-то человек с гигантским плюшевым медведем. Он попросил Женю. Я в этот момент была в своем коронном розовом костюме, с маской на лице и успела накрасить лаком несколько пальцев. Мне было не до каких-то курьеров, но человек настаивал, что отдаст медведя только лично в руки. Мне надо было соблюдать осторожность с только что накрашенными ногтями, так что пришлось заставить его подождать. Наконец я выехала из комнаты, человек вручил мне медведя и многозначительно улыбнулся. Повисла неловкая пауза. От меня чего-то ждут? Пригляделась к курьеру. «Это ты?» Леша стоял на пороге, непохожий на свою фотографию в профиле «Одноклассников», но с тем же озорством во взгляде! В Воронеже он оказался проездом по пути в Белгород, у него было несколько свободных часов, так что он сразу перешел к делу: «Собирайся, поехали куда-нибудь пообедаем».
Легко сказать «Собирайся!» Я и раньше, пока себя полностью в порядок не приведу и не придумаю, что мне надеть, не могла выйти из дома, а тут еще с коляской и на первое свидание… Когда я, наконец, была готова, Леша отнес меня на руках в свою машину, сложил коляску в багажник, и мы отправились в центр. Я так волновалась, что даже забыла спросить, как он узнал мой адрес. Я влюбилась практически сразу. Это было уже забытое ощущение полета. Пока я его вновь не испытала, я и не знала, насколько оно мне было необходимо. Я снова была собой. Не колясочницей с тяжелой судьбой, а молодой девушкой, которая нравится мужчине, который за это нравится ей еще больше.
Евгения Воскобойникова, Анастасия Чуковская. «На моем месте. История одного перелома». Издательство Individuum, 2017.
Читать на Bookmate
Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!
Источник
После операции по удалению осколков позвоночника у меня была огромная кровопотеря. Требовалось срочное переливание. Родные подняли весь город на уши, мои однокурсники сдавали кровь. Когда меня перевели в реанимацию, из Лондона прилетел Ильдар. Я не понимала, что он здесь делает. Да еще и со своей мамой. Я умираю? Между мной и моими посетителями как будто была прозрачная стена. У меня все чувства притупились, я была как оглушенная. Вот тогда появилось это странное чувство, как будто душа отлетела от тела и я за всем наблюдала уже откуда-то со стороны.
За полгода в больнице я ни разу не была одета. Я лежала голая под простыней, а катетер выводил мочу в приспособленную под это пластиковую бутылку, прикрепленную к кровати. Это все видели, и Ильдар, и его мама, и другие посетители, но я ничего об этом не знала. Просто не задумывалась. Вот лежу я в своей палате, вся такая модель моделью. А вместо лица сплошной отек, как у последней пьяницы.
Ильдар помогал моим родителям. Если бы не его поддержка, в том числе и финансовая, не знаю, как бы мы прошли через это. Наша медицина только на словах бесплатная, в такой сложной ситуации деньги решают все. Ильдар искал врачей по всему миру, посылал мои медицинские документы в институты и больницы Израиля, Германии, Англии, но никакой ошибки в диагнозе не было. Нужна операция, нужны титановые пластины.
Раз в час меня переворачивали то со спины на живот, то с живота на спину. Приходили врачи и медбратья и переворачивали меня так, чтобы не было никакого скручивания, никакого смещения. Через неделю в реанимации меня навестил и мой бывший молодой человек, Степан. По нему было видно, что он даже рад, что мы расстались, теперь ему не надо было сидеть у моей кровати, держать меня за руку и как-то ухаживать. Степа пришел не один, а с нотариусом. У него была своя компания, которая помогала переводить сельскохозяйственные земли в земли для строительства. Я не вникала в то, чем он занимается, но однажды он попросил меня помочь. Его юрист должен был зарегистрировать на меня какую-то фирму. Иногда я должна была подписывать его бумаги как генеральный директор. Мне было двадцать лет, меня попросил об одолжении мой молодой человек, как я могла ему отказать? Я ни очем не думала. Прямо в реанимации при нотариусе мы переписали все документы на него. Я еле держала ручку. Степан следил за каждой буквой, которую я выводила. Значит, я точно умру, раз он так спешит. А чего я ждала: апельсинов, участия?
Врачи рекомендовали немедленно поднять уровень гемоглобина. «Женю надо кормить красным мясом, пусть пьет гранатовый сок литрами, но еще лучше — пусть ест красную икру». Родители накупили икры в таком количестве, что можно было накормить все наше отделение. В меня буквально запихивали эту икру, и я до сих пор, спустя десять лет, не могу ее видеть.
Приходили девочки-модели, приносили фрукты, передавали деньги. Диме уже сообщили о том, что со мной произошло, он тоже помогал через московское модельное агентство. Подруги подменяли моих родителей — всякий, кто попадал в такую ситуацию, знает, что это огромная помощь. Можно хоть ненадолго уйти по своим делам. Ведь когда приходит беда, жизнь родных и близких как будто останавливается.
Настины родители тоже посвятили себя дочери. Страшно описывать, что с ней было. С показа Настя вышла с красивой прической, которая удерживалась шпильками. У нее также были наращенные локоны, которые крепились к волосам металлическими клипсами, и во время сильного удара все эти железки просто вошли ей под кожу. Врачи боялись к ним прикасаться, и в результате Настина мама все вытащила из ее головы сама. Насте сделали операцию, двадцать дней она пролежала в коме. Врачи не давали оптимистичных прогнозов, считали, что если Настя проснется, то ей будет снова восемь лет. Сознание останется на уровне ребенка. Они так и говорили: «Она будет либо овощ, либо дурочка». Настя не могла есть, не могла разговаривать — ей поставили трахеостомы и гастростомы. Ее кормили через трубочку. Каждый день Настины родители, входя впалату, говорили: «Дочка, я твоя мама. Вот твой папа. Ты наша девочка». Вечером Настя снова их забывала. Шесть контузий, проломленный череп, потеря памяти, перелом восьми ребер, ожог легких — Настя не могла дышать самостоятельно. В больнице Настины родители оставили столько денег, что хватило бы на новую машину.
Пришла весна. Я не умерла. Меня часто навещали. И все-таки я срывалась. Меня выводило из себя то, что предстоит еще несколько месяцев ждать следующую операцию, что я завишу от того, когда пришлют пресловутые титановые пластины из Америки (тогда, в 2006-м, они стоили 200 тысяч рублей), когда ответят из больницы в Москве, — все надо было самим организовывать. Мне иногда казалось, что это просто страшный сон, я сейчас проснусь, и все будет по-прежнему. Мне надо просто подождать. А потом еще подождать. И еще.
В начале лета из Америки приехала моя новая запчасть, и меня на «скорой» повезли в Москву. Папа и Влад взяли отпуск, чтобы поехать со мной и с мамой. Я теперь была не «Леди Совершенство», я — «травматическая болезнь спинного мозга вследствие переломовывиха четвертого и пятого грудных позвонков».
В новой больнице меня накрыло отчаяние. В Воронеже я была практически как дома, когда освободилось место, меня перевели в отдельную палату. Мне старались создать домашнюю атмосферу. А здесь я в шестиместной палате, со мной еще пять человек с тяжелыми переломами, а с ними их родственники. В палате постоянно находилось 12 человек. Мама сказала: «Ничего страшного! Где наша не пропадала». Папа пошел покупать раскладушку, чтобы мама могла быть со мной постоянно.
Рядом со мной стонала девушка — у нее были страшные пролежни. Она попала в аварию, ее привезли в подмосковную больницу, сделали операцию. Жизнь-то ей спасли, но медсестры не стали за ней по-настоящему ухаживать, не стали переворачивать, как это положено. За такие копейки еще и работать? Через сутки девушка начала гнить заживо. Я впервые в жизни задумалась, как это возможно, что в реанимации нет специального матраса с компрессорным насосом, который надувается и сдувается, чтобы у пациента не было постоянного соприкосновения с твердой поверхностью? Это давно придумано, ничего нового. Медсестры сказали моим родителям, что мне нужен именно такой матрас, они сразу побежали и купили. А что происходит с теми, кто, как та девушка, некоторое время были одни? Или с теми, у кого нет родственников? А с теми, у кого нет в кармане от пяти до двадцати пяти тысяч рублей, чтобы так взять и выложить разом?
В новой больнице врачам не понравились мои анализы, они никак не назначали операцию. Так мы узнали, что при переливании крови в Воронеже меня заразили гепатитом С. Меня отправили в Боткинскую лежать под капельницами. Несколько недель я провела там. Мы с мамой развлекались DVD-проигрывателем: смотрели сериалы и фильмы, которые советовали друзья. Вокруг были желтые люди, я не знала, что меня ждет, а тут на маленьком экране меня подбадривала героическая Фрида. Фриде было 18 лет, на два года меньше, чем мне на тот момент, когда она попала ваварию: автобус, в котором она ехала, столкнулся с трамваем. У Фриды были тяжелые переломы, ее проткнул металлический прут, она год провела в кровати. Множество операций, все тело в гипсе. Она попросила холст и краски, чтобы лежа писать картины. Да, мне есть к чему стремиться. А тут еще и герой Олега Меньшикова в «Докторе Живаго» произносит на всю палату: «Мы уже были мертвы. И воскресли. Все до единого. Были мертвы до своего рождения и воскресли с появлением на свет. О как! Но ведь нам не было больно или страшно до нашего рождения? Нет? Значит, или смерти нет, или она совсем не страшна». Господи, только бы меня пронесло!
Через месяц операция наконец состоялась. Еще через неделю сняли швы. После полугода в лежачем состоянии требовалось сначала восстановить кровообращение. Кружилась голова, поэтому мне разрешили сидеть только по три минуты в день. Ноги заматывали эластичными бинтами, чтобы предотвратить сильный прилив крови в нижние конечности.
Я была совсем тощей, в больницах я похудела килограммов на десять. Вдобавок ко всем диагнозам мне поставили дистрофию. У меня высохли мышцы.
Мне в палату прикатили коляску. Неужели я должна в нее сесть? Но я почувствовала облегчение, когда первый раз оказалась в ней, — наконец сменились декорации, я теперь видела не только потолок и жуткие лампы. Я могла осмотреться.
— Ну что, Жень, может, сходим куда-нибудь прогуляться? Тут недалеко Ваганьковское кладбище.
— Да, мам, отличный вариант. Я полгода света белого не видела и вот начну с кладбища. Давай как-нибудь в другой раз?
— Ты зря! Я уже там была, мне понравилось. Красиво, спокойно.
Мы отправились на первую прогулку на коляске. Я вспомнила, что в соседнем подъезде в нашем доме в Воронеже жила девочка с ДЦП. Она была на коляске. Иногда ее вывозили во двор. Я никогда не задумывалась, кто она. А вдруг ей хочется чего-то большего? Не во двор, а в магазин, например. Или в парк. А, может, в театр, в школу, в бассейн… Меня это не касалось. Мы росли рядом, а я вообще о ней не думала. Какая мне разница? И вот я сама теперь в коляске, будем надеяться, что ненадолго. Оказывается, это может случиться с каждым.
Мама с большим усилием толкает меня по улице 1905 года. Каждые десять метров — препятствие. Высокий бордюр, переход с лестницей без пандуса, дыра, яма. Одно неловкое движение — и я могу вылететь лицом на асфальт. Многие проходят через это, когда учатся управлять коляской, я не исключение. Там, во время первой прогулки, я начала понимать, что все гораздо сложнее, чем я могла себе представить.
Я наконец-то попала домой. Я так ждала этого, так мечтала о своей комнате, мечтала оказаться с родителями, вернуться в свой мир, хотя бы так. И это оказалось кошмаром наяву. В подъезде ступеньки. Я с трудом помещаюсь в наших узких проемах, а в ванной и в туалете — пороги. Мне уже 21 год, а я не могу самостоятельно почистить зубы. Да что там — я даже не могу понять, хочу я в туалет или нет, я ничего не чувствую и вынуждена пользоваться подгузниками!
Поначалу я часто падала с коляски — вылетала вперед, переворачивалась, заваливалась на бок. Как-то раз я осталась одна дома и решила привести себя в порядок. Некому было мне помочь и перенести в ванну, так что я решила помыть голову в раковине. Я забыла поставить коляску на тормоз, наклонилась, она из-под меня выскользнула. Я ударилась подбородком о раковину, спасибо, зубы остались целы. Ильдар звонил, узнавал, как я себя чувствую. Теперь мы говорили только о моем здоровье. Мы оба понимали, что сейчас не до романтики. Но и эти разговоры становились все реже и короче. Уже в больнице наши встречи были испытанием для меня. Еще недавно он смотрел на меня с восхищением, а теперь с нескрываемой жалостью.
Прощального разговора с Ильдаром не состоялось. Все и так было ясно. Я чувствовала, что я — обуза. Мне казалось, что от меня отвернулся весь мир, и неважно, что это на самом деле было не так. Я никому не нужна.
О каких мужчинах может идти речь, о какой любви? Да и у меня самой нет никаких сил думать об этом. Разве может быть какая-то жизнь, пока я на коляске? Не смешите меня. Моя самооценка рухнула. Мне казалось, что жизнь меня сбросила с какого-то пьедестала, на который я больше никогда не взойду. Теперь я ущербная. Меня никто не полюбит. Я начала вить защитный кокон. Следующие три года я провела в нем.
Источник