Девушка с переломом позвоночника в дтп

Самое скучное на свете, как говорила Ахматова, чужой блуд и чужие сны. Я бы еще добавила: и чужие болезни. А теперь обо всем подробнее.

ЧП под Вязьмой

Я — не Тина Канделаки и не мчалась в Ниццу на «Феррари» с олигархом. С нашей аварией все прозаичнее. Курс соседского рубля так заколебался и достал родных в Белоруссии, что я взяла на пару дней отпуск, и мы ранним сентябрьским утром выехали к родителям и их сиделкам со всякой помощью.

ДТП случилось под Вязьмой в полдевятого утра. У мужа Сережи — царапина (был пристегнут). Я спала на заднем сиденье, чтобы сменить его за рулем — перелом позвоночника. Как потом вздохнет врач: «Удачный».

Попробовала сесть, не получилось. Машина — в лепешку, но моя задняя дверь чудом открылась. Полиция и «скорая» приехали быстро. Начался разбор полетов и заполнение протоколов. Меня как-то перетащили на носилки. Первая неловкость — за свой вес: шестьдесят кг с хвостиком, им ведь тяжело.

Повидавшая жизнь-нежизнь «карета» довезла до приемного покоя районной больницы. Женщина-фельдшер кладет на живот мою сумку, предварительно проверив, что я в сознании, и уезжает на следующий вызов. Зябко в коридоре. Пахнет сквозняком и ремонтом.

Громкие санитарки повезли на раздачу овсяную кашу — лучший завтрак во всех больницах.

Хочется закрыть глаза и ни о чем не думать. Первое испытание — меня, как куль с мукой, кто-то как-то перекатывает на холодный рентгеновский стол. И обратно.

Голос сообщает диагноз и просит собрать ходячих, чтобы поднять больную на второй этаж. Это значит, меня. Лифт тут только числится лифтом, но не работает.

Полечу на трамвае

В палате — две соседки. Сокамерницы. Одна, молодая, «кустодиевская мамаша», со сломанной ногой бойко обращается с костылями. Вторая, бывшая очень интеллигентная женщина с короткой седой стрижкой и свежими швами на голове («это мой сожитель побил»), к счастью, на ногах. Хитрованистый мозг прикидывает: если что, эта подаст или позовет.

Теперь надо собраться с силами и взять в руки телефон. Сын уже выехал из Москвы, Сережа позвонил ему первому…

Сказать уверенным голосом маме: все хорошо, но сломалась электрика в машине, сейчас нас тащат обратно в Москву. Так что не ждите к ужину. Но на днях передадим все, что надо… В ближайшее время теперь вряд ли смогу приехать: в России, ты же знаешь, серьезные выборы.

Потом надо позвонить на работу и весело протараторить: я тут пару деньков в Вязьме поваляюсь, вы уж там пока без меня…

Заходит палатный врач: вот адрес ортопедического салона в Москве, ваши родственники должны немедленно купить корсет и привезти его сюда. Как минимум неделю нельзя шевелиться, а там видно будет. Ни о каком переезде в Москву не может быть и речи. Надо посмотреть, что еще выстрелит, когда шок пройдет.

Неделю — так неделю

Вскоре у кровати объявился следователь Игорь и стал восстанавливать картину аварии с моих слов. Потом вдруг перешел на шепот. Я плохо слышу, опять провалилась в никуда. Но такое слышать надо: «Немедленно отсюда уезжайте. На моем участке за сутки бывают в среднем две крупные аварии. Я всем говорю, нельзя при международной трассе держать такую бедную больницу, где, кроме рентгена и анальгина, ничего нет». Потом уже нормальным голосом: «Скоро приедет из милиции ваш муж».

Тут до меня стало доходить, что так не пронесет и надо собраться с духом и позвонить главному редактору. Что таить, у «Российской газеты» — мощный ресурс, уникальный медицинский обозреватель Ирина Григорьевна Краснопольская и совершенно потрясающие по чуткости коллеги-друзья-начальники. Они немедленно развили бурную деятельность и стали решать, как доставить нетранспортабельную меня в Москву. Может, вертолетом? Уточнила, во сколько это обойдется. 5 тысяч долларов?! Ни за что! Ни редакцию, ни семью разорять не будем. За такие деньги лучше на трамвае до Москвы поеду. Потом мой случай, кажется, не смертельный. Я же живая.

Через несколько минут бодрых разговоров опять все стало все равно. В придачу никак не могу устроить голову на подушке, мешают шейные боли.

Два банана до зарплаты

Сквозь дрему слышу телефонный разговор молодой мамы с мужем, который остался дома с годовалым ребенком: «Ты почему только два банана ему купил? Надо было три. Я с Наташей с пятого этажа договорилась, она одолжит нам тысячу рублей до конца месяца».

Бывшая питерская, хорошо отмытая, с прекрасной речью соседка начала жалеть, что не может оставить никому свой адрес, потому что не знает, где будет. Завтра ей привезут в палату телевизор. Ого, мелькнула в голове. Потому что телевизору тоже негде жить, добавила она… Ее мечта: когда выйдет из больницы, непременно купит сто граммов сырокопченой колбасы.

Стала вспоминать, а где же моя сумка? И как я должна дать денег этим женщинам, чтобы не обидеть их. А как только появится в палате муж или сын, пусть идут и немедленно покупают колбасу. У человека ведь одна-единственная мечта!

А я ведь до зарплаты уже не одалживаю тысячу и давно не смотрю в кошелек перед тем, как купить бананы. Мне хотелось их всех вместе с больницей удочерить, усыновить, помочь. И не только их.

Самое печальное объявление года я прочитала минувшим летом в ста километрах от Москвы в Талдомской районной газете, которое ставит безнадежный диагноз обществу и его ценностям лучше любого социолога.

Вакансии центра занятости: Водитель погрузчика — 20 000; Врач — 9395 — 20 000; Зав.складом — 25 000; Подсобный рабочий — 10 000 — 20 000 Специалист по кадрам — 40 000…

Это же как надо умудриться поменять клеммы с плюса на минус, чтобы требующий огромных знаний, вечной ответственности за чужую жизнь труд врача стоил столько же, сколько и подсобного рабочего, куда часто и бомжей берут?

Пришла медсестра, сделала обезболивающий укол. Доктор еще раз напомнил про корсет… Дался ему этот корсет: когда я еще встану… Нянечка принесла суп на обед и рассказала, что она ни за что не работала бы за несколько тысяч, но тут поесть можно да еще больные что-нибудь подбросят.

В эту минуту до меня стало доходить, что даже воду выпить, не поднимая головы, для меня проблема — могу только как младенец — через соску… Когда я косым глазом увидела цвет судна под соседней кроватью, мне показалось, что лучше я умру, чем прикоснусь к чему-то подобному.

Вскоре объявились мои мужчины и пошли с большим списком в аптеку и в магазин.

Все, что мы везли родителям в Белоруссию, изъятое из разбитой машины, с легкой душой оставили в Вязьме.

Болезнь — это тоже жизнь

На следующий день из Москвы за мной пришла «скорая помощь».

Это было красивое явление столичных докторов (лучших отправили!) в мою обездоленную Вяземскую центральную больницу. Владимир Иванович вместе с фельдшером Сашей ловко упаковали меня на вакуумные носилки (тут таких и не видели), профессионально с водителем снесли с лестницы.

И когда мы 200 километров мчались с сиреной в Москву, ясно представляла, что так же, наверное, люди лежат в гробу, скрестив руки на животе, успокоившись, освободившись от всех и от всего. Не надо просыпаться, успевать, отчитываться, отвечать, жюрить, любить, беспокоиться, заботиться, соответствовать, стремиться… Думать — в конце концов. Люди, как листья на деревьях, осенью упали, весной новые появятся.

Наконец-то, я поняла своего хорошего знакомого отца Иоанна, который минувшей весной прислал мне из Института Вишневского невероятную SMS-ку: «Жду операцию, пребываю в состоянии счастья». Потом при встрече пояснил: «Представьте, Бог вас положил на операционный стол, как на верстак, и решил руками хирурга усовершенствовать». Болезнь — это тоже жизнь. Нельзя полагать: вот выздоровею, тогда начну жить.

Хорошо, что это случилось со мной, а не с кем-то из моих близких. Я сильная, я все перенесу. Правда, говорят, любую боль можно перенести, если она чужая.

Пришло облегчение — наконец-то, ЭТО случилось.

Я отношу себя к материалистам, всегда ближе точка зрения нобелевского лауреата Виталия Гинзбурга, чем чья-то иная, но я уже жила ожиданием беды.

У меня по несколько лет всегда буйствовали без пересадки орхидеи в кабинете, летом они все опустили уши и отказались больше цвести. В ночь, когда мы выезжали в дорогу, увидела сон и помню его как явь. Я всю жизнь во сне летала-парила. Тут — серый день, невидимая сила отрывает меня от земли и несет высоко, под облака. Мне абсолютно не страшно и покойно. На пути попадается одна-единственная зеленая яблоня и останавливает вознесение своими ветками. Неосязаемый кто-то возвращает меня на бабушкин двор, но не опускает совсем на землю. А я просыпаюсь с мыслью: интересно, а что со мной будет дальше?..

Дальше был Институт скорой помощи имени Склифосовского.

Сотрудничаю со следствием

Я всю дорогу уверяла доктора со «скорой» и его начальство в ЦКБ, Ирину Аскольдовну Егорову, что меня надо везти именно в Склиф, что меня там ждут.

В приемном покое меня не ждали и оформили как самотек. Слишком много людей принимали участие в моей судьбе. Вернее, ждали в нейрохирургии, а мы обратились в травматологию.

Тем чище оказался эксперимент.

Приемный покой Склифа произвел впечатление. Как в хорошем западном фильме, меня на каталке перевозили от одного прибора к другому, от одного специалиста к другому: рентген, компьютерная томография, УЗИ (повреждения внутренних органов — нет, есть камни в желчном пузыре; я об этом знаю ровно столько лет, сколько существует УЗИ) . ЭКГ — сердце в порядке. Только пару раз услышала: вам категорически 10 месяцев нельзя употреблять ни капли спиртного. И все время хотелось сказать: ладно, без проблем, но почему нельзя? Наконец-то, до меня дошло, что эти слова говорят следующему за мной по маршруту «нетрезвому побитому мужичонке, подобранному на улице», подсказал «мой водитель» санитар Володя.

Наконец-то, все звонки и просьбы срослись, я догадалась об этом, когда к моей каталке подошла целая группа врачей во главе с директором Анзором Хубутия. Я зачем-то много говорила, будто стремилась доказать, что мне не отшибло память. При этом не могла выдавить из себя никакую жалобу на состояние здоровья. Все хорошо. Я живая. Вы же видите. Сделала полушутливое заявление: в юриспруденции есть понятие — сотрудничать со следствием, чтобы скостить срок. Обязуюсь сотрудничать с медицинской бригадой, чтобы скостить свой срок на больничной койке.

Встань и иди

А потом настал час правды. Я осталась наедине с нейрохирургом Андреем Гринем. Вечер пятницы, значит, его откуда-то вызвонили друзья, Людмила Ивановна Швецова, чтобы на случай операции именно он взялся за работу.

— При вашем осложненном компрессионном переломе первого поясничного позвонка ситуация 50 на 50. Можно делать операцию, а можно попробовать и без. Я бы себе не делал, сам бы справился.

И я справлюсь, думаю про себя. Зря, что ли, многие годы вместо обеда бегаю на йогу в фитнес-клуб.

— Я студентам говорю: если не задет спинной мозг, мы пациента непременно поставим на ноги. У меня есть летчик, который после перелома по-прежнему летает… Я завтра к вам еще зайду.

Полушутливый вопрос Гриня: «Сжимать зубы от боли умеете?». Такой же ответ: а какая женщина не умеет этого. А дальше невероятное: » Я вам покажу, как надо вставать»

Меня подняли на пятый этаж в отделение нейрохирургии к Олегу Валерьевичу Левченко, поместили в отдельную палату (жизнь компенсировала Вязьму) рядом с постом медицинской сестры. Уговорила мужа пойти домой и поспать хоть первую ночь и прийти рано утром умыть меня.

Суббота. Андрей Гринь должен улетать на Сахалин читать лекции коллегам, но перед отлетом, как и обещал, заходит ко мне.

Полушутливый вопрос: «Сжимать зубы от боли умеете?». Такой же ответ: а какая женщина не умеет этого.

А дальше — невероятное: — Я вам сейчас покажу, как надо вставать.

— Но все другие врачи говорят, что месяц не надо этого делать, — на всякий случай информирую я главного нейрохирурга Москвы. — А тут только третий день.

— А вы при них этого и не делайте, — не возражает Гринь.

Как я благодарна Андрею Анатольевичу за тот подъем с поворотом на живот, буквой «Г» сползая на пол… Я смогу обходиться без сиделки!

Потом он так же весело показал несколько упражнений на вытяжку, повиснув тут же на двери…

С понедельника ко мне стала приходить Галина Владимировна и учить шевелить сначала пальцами ног, кистями рук. Я ведь никому из них не могла сказать, что втихаря встаю, держась за стенку.

Как Ельцин работал с документами, так я начала работать со своим телом, включая мозги.

Не скажу, где наш партизанский отряд

Чтобы жить было веселее, уговорила заодно удалить мне и желчный пузырь с камнями (все равно без дела лежу, а то когда еще у меня в жизни найдется для этого время). Меня перевели во вторую хирургию, и Луцык Константин Николаевич с Зиняковым Сергеем Александровичем сделали все изящно методом лапароскопии. Правда, опять пришлось потерпеть. А, одной болью больше… (через два месяца в Германии профессор Вольфганг Келлинг — его дядя как раз изобрел этот метод — будет стараться запомнить фамилию Лу-цык, впечатленный качеством работы московского хирурга).

На 18-й день я выписывалась из Склифа, и, естественно, встал вопрос благодарности. Повезло придумать: вместе с моими друзьями из белорусского посольства и ресторана мы устроили фестиваль белорусской еды. Два отделения на обед пробовали драники и колбаски, запивали березовым соком, а знаменитую зубровку оставили на новогодний корпоратив. В институте — ни-ни спиртного. Что, впрочем, сильно радует.

Дальше меня «повели» уже в поликлинике травматолог Анастасия Александровна Буслаева и еще один Андрей Анатольевич (сразу отметила, не зря тезка талантливого Гриня) — Балашов, заведующий неврологическим отделением.

Мне три жизни теперь надо прожить, чтобы отблагодарить всех людей — друзей, коллег, врачей, родных, которые меня во всех смыслах ставили на ноги.

На деликатный вопрос, когда выйдешь на работу, отшучивалась: когда сяду, тогда и выйду. При переломе позвоночника где-то после четырех месяцев можно без опаски садиться. Так как я живу «по Гриню», то пробую делать это раньше.

Потом был реабилитационный центр имени Герцена в Кубинке, где свежий воздух, диета, бассейн и лечебная физкультура продолжили вершить доброе дело. Я смогла там наклониться и натянуть сапог на ногу! Еще одна победа и степень независимости.

Когда же мне стали делать массаж спины и шеи, я вынуждена была сделать заявление: «Все равно не скажу, где находится наш партизанский отряд».

Вообще реабилитация и физиотерапия — это отдельная песня.

В силу сложившихся дальнейших обстоятельств она прозвучала для меня на немецком языке.

Но об этом — в следующий раз.

Цифры и факты

Самое печальное объявление года я прочитала минувшим летом в ста километрах от Москвы в Талдомской районной газете, которое ставит безнадежный диагноз обществу и его ценностям лучше любого социолога.

Вакансии центра занятости:

Водитель погрузчика — 20 000;

Врач — 9.395 — 20 000;

Зав.складом — 25 000;

Подсобный рабочий — 10 000 — 20 000

Специалист по кадрам — 40 000…

Акцент

Полушутливый вопрос Гриня: «Сжимать зубы от боли умеете?». Такой же ответ: а какая женщина не умеет этого. А дальше невероятное: » Я вам покажу, как надо вставать»